Комплект книг Дианы Машковой - Георгий Гынжу
Отмечу в очередной раз, что нарушения раннего контакта с матерью очень часто приводят к тяжелым последствиям в подростковом возрасте – вплоть до психиатрических заболеваний.
Еще до того, как принять окончательное решение об опеке над Даней, я пыталась выяснить, нельзя ли восстановить его отношения с мамой. В конце концов, он уже почти взрослый, осталось меньше года до совершеннолетия. Даже если учесть, что мама ведет асоциальный образ жизни, она больше не сможет причинить ему физического вреда – он давно и выше, и сильнее ее. Мы обсуждали этот вопрос в переписке. Даня был настроен категорически против – даже если мама каким-то чудом захочет восстановиться в родительских правах, а она к этому не стремится – они никогда не смогут жить вместе. Та боль, которую она ему причинила, была невыносимой. Он ненавидел ее. И одновременно переживал за нее, боялся, как бы она не скатилась глубже. В его словах было много ненависти, боли и также много тревоги, любви. Как и Даша Большая, он чувствовал свою ответственность за мать. Как и в случае с Дашей, мне нужно было снимать с него этот груз. Выводить его в состояние ребенка, которое никогда в полной мере не было ему доступно…
А еще мы много говорили с Даней о детском доме. И я понимала, что ничего в системе не меняется. Не может поменяться в силу неестественности детдомовской среды. Все, что было в жизни Гоши много лет назад, продолжало происходить с детьми и сегодня – только для старшего сына это было нормой: ничего другого он просто не знал. А Даню потрясала абсурдность происходящего.
– Представляешь, они сбегают из детдома, чтобы побыть в кровной семье! – недоумевал он.
– Хорошо представляю.
– И за такие побеги детей могут отправить в психушку.
– Я знаю.
– Воспитатели говорят, что нет никакой дедовщины, а на самом деле некоторых парней они и сами боятся.
– Догадываюсь.
Даня не мог рассказать мне ничего нового об учреждениях для сирот. Но с каждым его рассказом мне становилось все тяжелее. Семь лет лично я, как и многие другие неравнодушные люди в нашей стране, многие фонды, делали, что в наших силах…
Но походило все это в итоге на борьбу с ветряными мельницами. Ничего не менялось. Учреждения ненасытно впитывали все, что давали им государство и общество, – дорогостоящие ремонты, гигантское финансирование, огромные штаты сотрудников, услуги многочисленных организаций, блага от спонсоров – но по сути ничего не менялось. Дети, лишенные любви и своих собственных взрослых, чувствовали себя ненужными. К подростковому возрасту они становились неуправляемыми, привыкали жить на всем готовом и оказывались непригодны для самостоятельного будущего. К чему тогда все эти вложенные в них несметные блага? Главным ущербом, который в учреждении невозможно компенсировать, был сам факт ненужности, брошенности. А процедура попадания в систему подливала масла в этот невыносимый огонь.
Много лет назад Даша Большая во время одного из немногих откровенных разговоров рассказывала мне о самом страшном периоде ее жизни – когда она потеряла семью. Сначала ее поместили в больницу на несколько недель. Там закрывали снаружи на швабру, чтобы узники «сиротской палаты» не разбегались. Потом она попала в приют. Решетки на окнах, камеры даже в душевых, никаких прогулок. И только после этого – в детский дом. За короткий период три перемещения, во время которых никто и ничего не объяснял ребенку. Сколько лежать в больнице, в запертой палате? Что будет завтра? Куда тебя повезут? Ответа нет…
Рассказ Дани был словно под копирку. Те же события. Те же чувства. Сначала поместили в больницу и заперли на замок в палате. Хочешь в туалет? Стучи в дверь. Нужно на воздух? Не положено. Долго лежать? Сколько скажут. Дальше приют, разве что название цивилизованное, «реабилитационный центр», а так все те же железные решетки на окнах. Куда повезут дальше? Когда? Кто? И только после больницы и приюта ребенка ждало распределение в детский дом.
Кто и для чего придумал эту схему?
Ведь если нужен осмотр врача, достаточно нескольких часов в клинике. Если ребенок остался один, можно найти друзей семьи или приемных родителей с готовыми документами, которые могут принять хотя бы на время – до того, как удастся найти постоянную семью. Я уже не буду повторяться про профессиональную семью.
Но дети травмируются сначала разлукой с родителями и близким окружением. Теряют свой дом, в котором родные запахи, собственные вещи, игрушки. Даже если в этом доме не было счастья, привычка к нему все равно была. А потом получают новые травмы при каждом перемещении в чужое пространство – больницу, приют, детский дом.
Тратятся гигантские деньги – наши с вами налоги, – на которые содержатся все эти учреждения. И при этом большинство людей в стране продолжают считать, что система детдомов это благо и мы без нее никуда. «Не на улицу же детишек», – говорят они, сердобольные. А если хотя бы один раз как следует подумать?
Большая беда нашего общества в том, что взрослые не в состоянии поставить себя на место детей. Процедуры и «услуги», которые определяют жизнь несовершеннолетних в нашей стране, зачастую работают вне учета их интересов и потребностей. Они работают так, как удобно взрослым. Создают рабочие места и обеспечивают занятость.
Глава 6
Как стать родным
В Дане – как и во всяком подростке – боролись между собой взрослый человек и малыш. С одной стороны, он не мог обходиться без меня, требовал постоянного внимания. А с другой – ему нравилось выглядеть всезнающим и даже просвещать окружающих в разных важных вопросах. Многие вещи, кстати, весьма обогащали меня в части подростковой культуры, за что я была благодарна ребенку. Сериал Sex Education, например, точно заслуживает внимания родителей – о нем все мои большие дети сказали «стоит посмотреть», и я не жалею, что провела с ним немало часов, хотя обычно намеренно не смотрю сериалы, чтобы не терять много времени. В музыке то, что показывал Даня, меня не особенно вдохновляло, но, по крайней мере, это было забавно. Он рассказывал о Vogue и других направлениях в танцах. Показывал новые клипы Billie Eilish и многое другое. Я смотрела, слушала, вникала. Что-то нравилось, что-то, наоборот, не вызывало никакого энтузиазма. Но сам процесс – сидеть рядом, уткнувшись носами в один экран смартфона, и после обсуждать увиденное – сближал.
– Ну-у-у, – протянула я как-то в ответ на очередную попсовую зарисовку, – прикольно, конечно! Но я не такая.
– А тебе кто из музыкантов нравится?! – тут же спохватился Даня.
Он все еще старался понравиться мне, хотя после секатора это уже точно было лишним.
– Гребенщиков.
– Э-э-э, – протянул ребенок неуверенно. – Что-то где-то слышал.
– Дремучий ты, Даня, – поддела я, – Борис Борисович это наше все! Ладно, поехали дальше. Шнур.
– О, это да! – он оживился. – Супер.
– Гражданская оборона, – решила я осложнить задачу после налево и направо известного всем Шнура.
– Егор Летов?! – он подскочил на месте. – Круто!!!
– Да лаааднооо?! – у меня буквально выкатились глаза. – Ты знаешь Летова?
– Гранииицы клюююч переломлен пополааам, а наш дедушка Ленин совсем усоп… – тут же пропел Даня в доказательство, правильно интонируя.
Это было удивительно! Все слова оказались на своих местах, он отлично знал мелодию. От восторга я хлопнула рукой по столу и побежала делиться радостью с Денисом – он возился с инструментами рядом, в кладовой.
– Ты как хочешь, – сообщила я мужу, шутя, – а Даню мы оставляем себе навсегда!
Хотя, конечно, это и так было давно понятно.
– Что случилось на этот раз? – флегматично поинтересовался супруг.
– Человек Егора Летова знает!
– А-а-а, ну да. Это аргумент.
Мы с Даней перемигнулись и весело рассмеялись. Денис посмотрел на нас, покачал головой, но все-таки тоже улыбнулся.
Хорошо, когда родители и подростки могут открыто говорить о своих предпочтениях в культуре и искусстве. Миры разных поколений становятся ближе через уважение и узнавание. А уж если вдруг – чудом! – найдутся общие интересы, то это само по себе становится почвой для укрепления отношений.
Первые полтора-два месяца
