Королев. Главный конструктор - Мария Стефановна Бушуева
И как-то не верится, что такой тяжелый кусок металла и дерева может летать. Но достаточно только оторваться от земли, как чувствуешь, что машина словно оживает и летит со свистом, послушная каждому движению руля. Разве не наибольшее удовлетворение и награда самому летать на своей же машине. Ради этого можно забыть все: и целую вереницу бессонных ночей, дней, потраченных в упорной работе без отдыха, без передышки. А вечером… Коктебель. Шумный ужин вместе, и если все (вернее наша группа) не устали, мы идем на дачу Павловых танцевать и слушать музыку. Эта дача оазис, где можно отдохнуть за день и набраться сил для будущего.
Впрочем, когда наступили лунные ночи, усидеть в комнате очень трудно даже под музыку. Лучше идти на море и, взобравшись на острые камни, слушать ропот моря… А море шумит бесконечно и сейчас тоже, и покачивает слегка наш пароход… Оно-то, наверное, и навеяло мне это письмо, вероятно, самое большое из всех, полученных тобою от меня…
Сейчас жду Одессу с нетерпением… Ведь именно в ней мною прожиты самые золотые годы жизни человека. Кажется, это так называется…
Целую тебя и Гри. Привет. Сергей»[19].
* * *
Анализируя текст, Голованов обращает внимание вот на это место в письме: «Наш хороший приятель садится в машину и шутливо говорит: “Ну, конструктора, волнуйтесь!”» Планер «Коктебель» (такое название дали ему авторы) опробовал сам Константин Арцеулов. И еще до его полета Сергей Королев поблагодарил его.
«– За что? – удивился тот.
– За доверие!»
Голованов посчитал, что, назвав Арцеулова своим «хорошим приятелем», автор письма рисуется, желает выдать желаемое за действительное. Мне кажется, Ярослав Кириллович не прав. Королев написал не «мой» хороший приятель, а «наш»: он друг Сергея Люшина, а Люшин еще по «Парящему полету» очень близко знает Арцеулова, потому Королев некоторое право так написать имеет. Более того, он не упоминает фамилии известного летчика и, если следовать логике Голованова, заранее уверен, что его мать и отчим сразу догадаются, кто имеется в виду под «хорошим приятелем». Или догадаются чуть позже, прочитав об Арцеулове, испытавшем «Коктебель», в заметках о соревнованиях. Как-то слишком витиевато для Королева. Проще предположить, что, совпадавший во многом с Люшиным, он автоматически перенес на себя и его дружеские отношения с Арцеуловым. То, что они с Люшиным – тезки, усиливало чувство душевной близости и облегчало такой перенос.
Очень интересна другая часть письма: «Нас пять человек в шлемах и кожаных пальто, стоящих маленькой обособленной группкой… А кругом все окружают нас, словно кольцом. Нас и нашу красную машину, на которой мы должны вылететь в первый раз. (…) Нас пять человек летная группа уже не один год летающих вместе, но сейчас сомкнувшаяся еще плотнее».
Группа, «сомкнувшаяся еще плотнее», – вот модель отношений Королева. В те годы такую объединительную черту характера назвали бы коллективизмом, что отражает лишь поверхность, а не глубину. В глубине – древний мужской архетип, потомственное казачество сохраняло его в традиции казачьего круга. Проявление архетипа в характере Тараса Бульбы показал Гоголь.
Казалось бы, противоречит чувству «сомкнувшихся еще плотнее» начало письма: «Я все время один в своей каюте. Отсыпаюсь вдоволь и досыта любуюсь морем. Приятно побыть одному среди такого количества воды, тем более что я первый раз совершаю такое “большое” морское путешествие». Противоречит только на первый взгляд: Сергей Павлович не стал бы тем, кем стал, если бы не умел, так сказать, «выходить из круга», подниматься мысленно над ним и, оставшись один на один с самим собой, подвергать ситуацию (проект, отношения) точному анализу.
Интересна в письме и образность, в Королеве явно проявлялись литературные способности. Рухнувший планер складывается, «точно детская гармоника», Крым сравнивает он с «громадным садом, омываемый морем», небо – с «голубым колпаком», покрывшим пароход. И очень поэтичны строки: «Впрочем, когда наступили лунные ночи, усидеть в комнате очень трудно даже под музыку. Лучше идти на море и, взобравшись на острые камни, слушать ропот моря… А море шумит бесконечно и сейчас тоже, и покачивает слегка наш пароход… Оно-то, наверное, и навеяло мне это письмо, вероятно, самое большое из всех, полученных тобою от меня».
Чистый технарь? Конечно, нет. Многогранная натура.
«Каждый год перед первым полетом меня охватывает страшное волнение, и хотя я не суеверен…» – вот это признание действительно вызывает сомнения. Н.С. Королева пишет, что, найдя на улице подкову, Сергей прибил ее над дверью квартиры. В историю войдут и две монетки, которые всегда были в его кармане, и «счастливое пальто», и стук пальцами по дереву, чтобы «не сглазить» удачу… И обратите внимание: все планеристы тех лет называют Узун-Сырт горой Клементьева в память о разбившемся в Коктебеле в 1924 году планеристе. Королев избегает этого названия.
Да, его влечет риск и то, что «гибелью грозит» – романтично грозит, а не обещает наверняка. И фраза «хотя я не суеверен», скорее всего, не простой самообман, а попытка убедить себя самого в полном отсутствии страха. Ведь на этих состязаниях Королев на планере «Коктебель» едва не погиб. Один будущий знаменитый конструктор чуть не отправил к праотцам другого будущего знаменитого конструктора.
О.К. Антонов в автобиографической книге «На крыльях из дерева и полотна» описал происшедшее:
«Мы стоим и смотрим, зачарованные, как стройный “Коктебель” уходит вдоль склона на восток, медленно набирая высоту (…) Но что это? За хвостом планера, выписывая немыслимые пируэты, мотается… штопор! Не удержав и не успев вовремя отдать конец стартового троса, я послал запутавшийся в нем штопор в полет вместе с планером… Сергей Павлович летал больше четырех часов и не подозревал, что за хвостом болтается такой “довесок”.
Только после посадки, рассматривая большую дыру в оперении, пробитую злополучным штопором, пообещал мне “в следующий раз” оторвать плоскогубцами мои покрасневшие от стыда уши»[20].
Планер Королева относился к классу рекордных. Журнал «Вестник воздушного флота» (1929, № 12) поместил фотографию эффектного планера. Хвалили и красивый полет Королева.
– Мама, – гордо сказал он, вернувшись в Москву, – я удостоен звания пилота-парителя и отныне имею право летать на всех типах планеров.
