Сибирь, союзники и Колчак. Поворотный момент русской истории. 1918—1920 гг. Впечатления и мысли члена Омского правительства - Георгий Константинович Гинс

В заседании Совета министров 27 декабря по поводу переговоров с земцами было высказано много кислых слов; была осознана, между прочим, тактическая ошибка: переговоры, хотя бы предварительные, раз они начаты были председательствующим в Совете министров, связывали последний и воспринимались в городе как предрешение Советом передать власть.

Тем не менее Совет министров высказался в пользу продолжения переговоров, считая, что, как бы ни была сомнительна возможность соглашения, попытки добиться его, раз они уже имели место, не должны быть отброшены.

Между тем Третьяков из Читы сообщил о своем отрицательном отношении к попытке найти компромиссы и осведомил, что определенный взгляд на такого рода соглашательство существует и у атамана Семенова.

Ожидание войск последнего и в то же время переговоры с земцами, существование Главнокомандующего, не связанного решениями Совета министров, и попытки последнего опередить ход событий – это были противоречия, порожденные хаосом безвременья.

Червен-Водали, не привыкший к политическим уверткам, человек искренний и честный, не счел возможным при таких условиях вести дальнейшие переговоры и, несмотря на положительные результаты голосования, отказался вести дальнейшую беседу.

В зале здания Русско-Азиатского банка, где помещался в Иркутске Совет министров, ожидали Алексеевский, Ходукин и др. В это время в кабинете главноуправляющего майор Мике сообщал о согласии союзников с условиями нейтрализации железнодорожной полосы.

Первым сказано было: «нет», вторые сказали: «да». Но это «да» прозвучало фальшиво и глухо: судьба уже решила участь Омского правительства, она принесла ему свое «нет» в потоках крови и ропоте обид, отчаяния и злобы.

Не успели земцы выйти из здания Совета министров, как в окружающих его кварталах раздались звуки револьверных выстрелов. Это был ответ революции на отказ от переговоров.

Первое выступление в городе

Револьверные выстрелы были условным сигналом к выступлению. Первыми восстали части отряда особого назначения, состоявшего при управляющем губернией П.Д. Яковлеве, о роли которого в описываемом движении я скажу особо.

Без большого труда восставшие захватили телеграфную и телефонную станцию и, сосредоточившись на площади Сперанского, у собора, намеревались двинуться в центр города. Яковлев помог в эту ночь избежать общего выступления. Он поддержал пущенный слух о приближении войск Семенова и задержал, таким образом, на стороне правительства часть войск, уже готовых было присоединиться к восставшим.

Весь вечер и всю ночь раздавалась ружейная пальба. К утру она затихла. Восставшие ушли в Знаменское предместье, и на другой день, 28 декабря, снова восстановилось спокойствие. Как оказалось, в этот день силы восставших были настолько слабы, что энергичное наступление могло бы рассеять отошедшие из города части и освободить предместье, где находилась Экспедиция заготовления государственных бумаг и около двух миллиардов денег (четвертый и пятый выпуски американского займа и запас сибирских).

Но наступление предпринято не было, на этот раз не по вине союзного командования, а, по-видимому, вследствие недостаточной решительности действий и отсутствия активного плана.

Губернатор из каторжников

28 декабря П.Д. Яковлев подал в отставку, заявив, что он более ничего для правительства сделать не может.

Несколько слов об этой замечательной фигуре губернатора из каторжников.

Безусловно даровитый губернатор, социалист по убеждениям, Яковлев всегда сочувствовал оппозиции и покровительствовал ей.

Яковлев – человек тонкий и лукавый. На каторгу он попал за участие в экспроприациях, в тюрьме он сочинил кантату с верноподданническими мотивами, в губернаторы попал при Павле Михайлове, а доверием пользовался и у Пепеляева.

Правительство всегда относилось к Яковлеву с сомнением, но дорожило им не только как способным человеком, но и как представителем левых течений, сближение с которыми всегда являлось предметом вожделений омской власти ввиду невозможности строить новое государство одними только закоренелыми чиновниками и старорежимными генералами. Яковлев же не раз обнаруживал преданность и умел «пускать слезу» по поводу того недоверия, которое проявляло порой начальство.

Я убежден, хотя и не могу этого доказать иначе, как косвенными уликами, что Яковлев принимал участие в подготовке переворота. Но он не мог сочувствовать передаче власти большевикам, которые никогда не простили бы ему службы Омскому правительству. Его симпатия была, очевидно, на стороне Политического центра. И убеждения, и интересы должны были толкать его в сторону демократии.

Как умный человек, он не мог не предвидеть, что рано или поздно создавшийся режим потерпит фиаско, и он подготовлял себе опору: при формировании милиции и отряда особого назначения, мелкими услугами оппозиции и общим духом управления для обеспечения себе положения в царстве умеренной, но прочной демократии. Но ход событий привел к мосту, переброшенному от Омского правительства прямо к большевикам. Поэтому Яковлев 28 декабря счел за благо уйти.

Отставка его была принята, и в тот же день он скрылся. До последнего момента его появления где-либо и, во всяком случае, активного участия на стороне повстанцев обнаружено не было.

Правительство в осаде

Итак, воскресенье, 28 декабря, проходило в настроении, окрашенном бодростью и надеждой. А между тем до момента полного крушения власти оставалась только неделя.

В Знаменском предместье поднимался воодушевленный рабочий люд. На вокзале, несмотря на все ноты, ничего не изменилось: железной дорогой, железнодорожным телеграфом, углем из Черемхова пользовались все, кроме правительства.

Иркутск оставался совершенно отрезанным. Были сведения только о том, что вся территория от Красноярска до Иркутска охвачена восстаниями и что с Востока идет помощь.

Но когда она придет? Надежна ли она?

Вечером город погружался во тьму. Электричества не давали за прекращением подвоза угля. «Модерн» превратился в негостеприимный каземат. Невыносимый холод, освещение свечами, повсюду в коридорах солдаты, пулеметы, ресторан – убежище офицерской организации, скатерти со столов сняты, все пропитано запахом табака и кожи и окутано клубами дыма.

Два самых больших номера – раньше приемная министра финансов Гойера – превратились в арестантскую; число арестантов дошло уже до шестидесяти.

Здание Совета министров тоже теряло приличный вид. В верхнем и нижнем этажах были устроены казармы. Совету министров нечего было собирать. Уже указано было, что значительная часть членов Совета отсутствовала. До конца так и не вернулись Пепеляев, Третьяков, Устругов, Петров, Неклютин, Окороков… В разгар событий появился адмирал Смирнов, который случайно был застигнут событиями на вокзале, куда в день восстания переехали Гойер, Сукин и Новицкий. Там адмирал просидел несколько дней в иностранном эшелоне и, узнав, что правительство, вопреки распространившимся среди иностранцев слухам, существует, пробрался в город в форме английского солдата.

Министр народного просвещения Преображенский приехал из Томска только 4 января, в последний день существования