Оды и некрологи - Борис Дорианович Минаев
Не было и самой привычки непрерывно фиксировать реальность, она появилась много позже.
Короче говоря, нами было склеено два или три бумажных куба, в которых размещались десятки замечательных артефактов.
Выставка, таким образом, ждала своего открытия в «нелегальной» комнате, покрываясь пылью, некоторые кубы я потом снял, чтобы не задевать их головой (ведь комната использовалась и в других целях, особенно когда родился Митя). Наконец, мы с Асей получили квартиру, и я начал срочно упаковывать всю эту «выставку» в мятые картонные ящики, купленные в продмагах. Красивые ватманские кубы, в висячем положении – по крайней мере, первое время – вызывавшие восхищение своим изяществом, в сложенном виде оказались пыльной бумагой, на которую были наклеены фотоотпечатки и листочки, заполненные нервным подростковым почерком. Увозя все это на Аргуновскую, я уже не верил, что это когда-нибудь нам пригодится.
Именно так – по одной из версий – пропала часть архива Фурмана. Я взял ее «для выставки» и не отдал.
…И все же хочется понять, вот сейчас – через сорок почти лет – что же именно мы хотели показать на этой выставке «10 лет Комбригу», и главное – кому? Ответ на последний вопрос будет несколько размытым – принципы «домашней выставки», или «домашней галереи», уже давно существовали, это было у нонконформистов начиная с шестидесятых, потом это подхватили умные головы типа Д. А. Пригова, и в общем и целом мы об этом знали. Но, конечно, уже на старте этой затеи было понятно: показывать что-то глубоко интимное, личное, непонятное и не конвертируемое в мир других людей – было глупой затеей. Ну хорошо, даже если отбросить эти тонкости и предположить, что все десять кубов были бы Двоскиной созданы и гости приглашены, – что именно мы хотели тогда показать?
Если подходить объективно и сухо, главными событиями из жизни «Комбрига» были бы такие: «провели сбор в 73-й школе», «выехали с шефской поездкой в колонию для девочек в Тутаеве», ну и так далее – то есть вещи, имевшие место в реальности. Для нас же событиями были вещи совсем другого ряда – какой-то ночной разговор, какая-то ссора на почве идейных разногласий или, наоборот, примирение – словом, что-то очень субъективное. Для своей книги Фурман сделал целый каталог таких событий, и поскольку от выставки «10 лет Комбригу» ничего не осталось, пожалуй, я процитирую здесь эту его личную хронологию.
Возьмем 1982 год. Здесь очевидно, что прочитанные книги играют не менее важную роль, чем разговоры, а разговоры – более важную, чем «внешние события». По сути, это жизнь в подполье, о которой никто ничего не знает.
1981
ВЕСНА
Сб. «Театральное пространство»
Рождение маленького Морозова
Диссертация Шапошника – уточнить
ЛЕТО
Поездка в Юрмалу с Женей, А. М. и Якишем с Юлей
(странная ночь в Риге у Ненадкевича; гараж; появление А. М. с цветами; проблема чая и коньяк с ломтиком соленого огурца; в предпоследний день А. М. ведет всех в ресторан и тратит там все деньги, в т. ч. и наши; на следующий день все на пляже: мы роемся по карманам в поисках завалявшихся копеек, Юля купается в ледяном море, я рисую картину по мотивам вчерашнего вечера в ресторане с двойным портретом Якиша и А. М., глядящим на Юлю, – с общего молчаливого согласия А. М. тут же рвет его на мелкие кусочки; в самолете Женя боится; нам не хватает денег на автобус из аэропорта; я делаю Жене «комплимент» по поводу худобы ее рук и мы начинаем ненавидеть друг друга)
Замысел «архиреакционной философии исторического события»
ОСЕНЬ
А. М. поступает на философский факультет
Гостевание А. М. (?)
Список приближающихся книг (момент чтения «Канта» Гулыги)
«Стулья» Ионеско (с Зайцевым и Печерниковой)
Визит с А. М. к Оле Кольцовой
Рубинштейн «Человек и мир»
Попытка начать «ПРИНЦИП УЧАСТИЯ» (философия ист. события)
ДЕКАБРЬ
«Поэтика Зощенко» Чудаковой
Статья Крымовой о Высоцком
Кризис «красного» сознания в результате работы над Высоцким
Спор Сенкевича с А. М.: «Сознания не существует!»
Пропп
Крымова «Яхонтов»
У Якиша на Бронной Милана Минаева
Развод О. М. с Тубельским – уточнить
Борьба с «эстетизмом» А. М.
Поездка в Пущино (Мариничева уже потусторонняя)
«Отчаяние» Набокова
Кризис общения
Авторханов
Ну и так далее.
Процитирую здесь еще для иллюстрации кусочек из пятого тома «Книги Фурмана»:
Что ж, тем настоятельнее требовалось внести во все это полную ясность. Как же это лучше сделать? Фурман решил по примеру Морозова написать «трактат».
Сначала он хотел назвать его японским словом «сатори» (просветление), но поскольку в кругу никто кроме него не читал книгу Судзуки о дзэне, он не без вызова озаглавил свой труд «Сбор. Вопрос о счастье».
Текст выстраивался в форме обезличенных вопросов и ответов:
«Что просветляет и является самым главным счастьем на сборе?
Вероятнее всего – свобода, раскованность. Это значит, что исчезают такие перегородки и стенки между людьми, как боязнь показаться смешным, неумным, разнообразные комплексы… А все вместе выглядит как раскрытие замкнутости и преодоление отчуждения человека в коллективе.
Также иногда дается представление о достойности “черного” труда, но это проводится в легкой форме.
Одновременно идет выработка новых ценностей взамен разбитых старых понятий индивидуальной жизни».
…Итак, вместе с Тимошиным на Аргуновскую нас перевозили Якименко и Дорофеев. (Пришел также помогать Леша Мокроусов, который жил по соседству.)
Среди переносимых вещей главную роль играли, конечно, связки книг и картонные ящики с архивом. Там были, как уже говорилось, рукописи и то, что сейчас называется «артефакты»: в основном просто машинопись, но могло быть и от руки переписано – пачка рукописных листов или тетрадь со стихами, прозой, какие-то переводы. Такое тогда запросто могли и на день рождения подарить.
Например, Шамиль сам перевел, сам напечатал и сам сброшюровал несколько экземпляров философской прозы Сент-Экзюпери («Планета людей», кажется), честно говоря, я ее так и не осилил.
Фурман перепечатал избранные стихи Окуджавы. Был у меня в таком же виде огромный по размеру сборник стихов Леонида Губанова. Подборка Бродского. Я ее тоже потом кому-то передарил.
Накопилось немалое количество стихотворных посланий самого Фурмана. Фурман писал их особым каллиграфическим почерком, которым владел с младых ногтей, иногда он писал их на особой бумаге или в изящных блокнотиках. Кстати, по-моему, именно при очередном переезде один листок со стихами выпал из покачнувшегося или немного просевшего картонного ящика и упал на асфальт. На него сразу же наступил ботинком один из наших друзей-грузчиков (не поручусь, что это был именно Тимошин), и на желтоватой бумаге с каллиграфическим почерком остался отпечаток огромной
