Город звериного стиля - Ольга Сергеевна Апреликова
Галька отползла к другому краю крыши. Напряженная, колючая, перепуганная, она, однако, не собиралась вытворять ничего дурацкого, к примеру, спрыгивать и бежать в заболоченный лес. Она тоже видела Егошу. И верила ей.
– Слазьте уж, ребятишки. И давайте, поехали наконец, время – деньги… Черт, что за…
Егоша сзади неслышно подошла к коричневому, вздыбилась и мягко поставила лапы ему на плечи. Зеленый замер, потом стал рыться в трясущейся куртке, рвать что-то из подмышки – из кобуры? Егоша улыбалась, обнажив клыки. Розовая морда коричневого побелела, глаза, наоборот, стали яркими, полезли наружу. Щеки худели на глазах, на миг он стал худым, молодым и красивым, только глаза стеклянные, но быстро пожелтел и словно провалился внутрь себя, все силясь поднять руки, повернуться – но успел лишь чуть двинуть вбок обтянутый коричневой кожей череп. Глаза ссохлись и вывалились из глазниц слюдяными комочками на канатиках нервов. Мумия постояла еще секунду, потом с хрустом и шелестом сложилась под тяжелыми лапами Егоши. Егоша мягко перескочила грязный ком куртки, под которой, рассыпаясь в труху, истлевало остальное. Зеленый наконец выпростал маленький, какой-то игрушечный пистолет из кобуры, трясясь, наставил на Егошу, но его так колотило, что пистолет стукнулся о торчащее зеркало ЗИЛа и вылетел из пальцев. Егоша прыгнула. Мужик успел только разок хапнуть воздух ртом, как рыба на суше. На лету росомаха обернулась тьмой, окутала мужика и с ним внутри красиво приземлилась у заднего колеса. Не останавливаясь, прошла дальше, за елки – и ее как не бывало. А у колеса на траве остались штаны да куртка, из которой торчала костяная коричневая рука.
– Это она из них всю воду, что ли, выпила, – сказал кто-то, и Мур не сразу понял, что это был он сам.
Его тошнило и трясло, будто все камешки, из которых он был сложен, превратились в простую галтовку[40], и ее нещадно крутило в барабане для шлифовки. Он встряхнулся и выпрямился, чтобы Галька ничего не заметила.
Егоша ушла за елку. Судя по звукам – ее тошнило.
Галька придвинулась к нему, притиснулась. Но не заревела. Съежилась только вся, показала пальцем на пистолет под елкой:
– Они бы нас убили?
Мур не знал. То есть знал: запросто.
– Они хотели все отобрать?
– Скорей, узнать, куда мы едем. Кому мы это все везем. Понимаешь, дед за жизнь, видать, столько по Уралу сокровищ нашел, что ему и помереть спокойно не дадут. Вот и следят. Думают, мы куда-нибудь на тайные золотые прииски едем.
– А мы куда едем?
– Не знаю. Я должен передать груз, и все. А груз не похож на приисковое оборудование. Это геофизика, геологоразведка, ну и припасы какие-то.
– Ну передашь, а потом?
– Не знаю. У нас вон и бензина-то в один конец. Как возвращаться?
– Дедушка бы тебя не послал в один конец.
– Да он в больнице, мне назад скорей надо, – про обещанную дедом встречу с отцом он говорить не стал. Язык не повернулся. – Как-то выберемся.
– Приключение будет, – удовлетворенно сказала Галька.
– Тебе что, мало?!
– Ну мы же победили.
Мур хотел засмеяться, но только всхлипнул. Ладно. Они живы и невредимы. Опасности нет. Пока что. Неизвестно ведь, кто еще пустился в погоню за этим странным тайным грузом. Опасность, риск везде, все время.
Жердочки над кострищем уазик сбил, котелок валялся в стороне. А над угольками в ужасе замерла Пустодымка. Но вот налетел равнодушный ветерок, и она опять закружилась, ловя свою жизнь, пока все еще не потухло.
В сером сумраке ночи Мур опять смотрел на костерок, который больше дымил, чем светил. Пустодымкам было тесно, они толкались над углями, злились, потом исчезали – мол, тут нам не по душе. Полупрозрачную ленту дыма относило на реку и там, над холодной водой, вплетало в туман – будто по берегам Колвы, многие километры без отдыха петляющей по безлюдной ландкарте, дымили все костры, когда-либо зажженные на ее берегах. Из всех веков. Может, даже из будущего.
Егоша в туман не вплеталась, даром что водяная ведьма, – дрыхла посередине между ним и ЗИЛом, где на крыше в спальнике свернулась Галька. Присутствие Егоши уничтожало комаров и гнус так, что их стон стоял лишь по окружности примерно метров десять по диаметру, в центре которой валялась на боку чистая Егоша – до нее дотягивал редкий смертник. Вся трава, камни, галечник, ЗИЛ, Мур, головешки костра – все было покрыто невесомым серым одеялом комариных трупов, шевелящимся, если налетал ветерок. Мур изредка отряхивал волосы и плечи. Зато не кусают. А как было бы без Егоши? Репелленты? Ага. Сожрали бы заживо, слизав репеллент для аппетита. Комары и мошка всё перли и перли, неостановимо падая и падая на траву неслышно, как снег. Гальку на крыше небось тоже засыпало серым. Костер потрескивал комарами и берестой, пускал желтые искорки. Ночь была белая, как подушка, теплая, соловьиная до звона в ушах, как спать?
К тому же Мур ждал – и караулил. Они с Галькой договорились сторожить по очереди. На самом деле эта довольно ровная поляна на самом берегу узкой речки Колвы, почти на границе с Коми, была финишной точкой. Доехал, да. До сих пор ныли и дрожали от руля руки, и Мур то прятал их под мышками, то грел над костром.
Как же орут соловьи! И черемухой пахнет: вон доцветает. На небе пусто, будто ведьма в самом деле сожрала месяц. Даже звезд нет – слишком светло. А уже середина ночи. Вчера в это время Мур сидел в похороненной лодке и учил карту. Он вздохнул: вот бы эту лодку сюда, на Колву, и плыть в ней потихоньку по частым ее кривулям, смотреть на дикий, древний, какой-то совсем нерусский, бесчеловечный лес, в котором даже не бабки-ежки водятся, а только жуть вроде Егоши, – но ничего и никого не бояться.
Дорога, казалось, уходила прямо в воду – ну, может, там брод? Хотя на том берегу, за туманом, сплошь, как забор, торчали черные, будто вырезанные из пехштейна елки. Мур надеялся, что за ними никто не прячется, не следит, никакой менкв или жуткой судьбы человек.
Вот бы присутствие Егоши и на чужих людей действовало так же, как на комаров. Ну, хоть отпугивало бы. Рядом с ней тяжело. Когда она зверь, хоть сознание не теряешь. А если человек – Мур помнил, как черная старуха встала тогда перед ним у Трамвайного мостика и очнулся он уже на досках у дедова дровяника. Он покосился на Егошу – и снова стал смотреть на ночную, сонную воду Колвы. Та бормотала и бормотала, неустанно, как старушка в молитве. Казалось бы, вот, целая река рядом, а Егоша дрыхнет не под водяным одеялом, а тут, на суше. С ними. Охраняет от комаров? От бандитов? От… От всех, для кого его, Мура, жизнь не стоит и копейки? Те коричневый с зеленым время бы на них с Галькой тратить не стали. Бах-бах, а болото вон, рядом. И провалы карстовые.
Да что ж там в кузове за груз в контейнерах, от которого столько проблем? Мур хотел днем посмотреть, но не решился. Что он стал бы объяснять дорожным инспекторам, если бы вдруг остановили? На контейнерах пломбы с непонятными знаками, не срывать же. На кофрах – тоже пломбы, но что там – понятнее: небось, какая-то дорогая аппаратура. Кофр у передней стенки он узнал, на позапрошлой неделе сам ездил его забирать в мастерскую, специально изготавливали по заказу деда под большой геофизический детектор. Если учесть, что в марте дед ездил в Екатеринбург за каким-то большим керамическим тиглем и потом тоже заказывал под него сверхпрочный кофр, то можно предположить, что штука эта, которая сумасшедших денег стоит, тоже тут где-то едет. И лучше не знать, зачем все это нужно в глуши, где официально нет никаких экспедиций, никаких производств, никакой власти, никаких поселений. Где пустая земля. Но где все это ждет его, Мура, отец.
Так что он забрал из рундука воду и упаковку пряников, сел в кабину, вцепился в руль и покатил дальше. Допоздна они с Галькой ехали и ехали, иногда переглядываясь, почти не разговаривая. У Гальки ввалились глаза, она стала замурзанная, бледная; пряников
