Шторм по имени Френки - Никола Скиннер
Сначала мне было нелегко ему отвечать. Воспоминания не только причиняли боль, но и заржавели, если можно так выразиться.
– Для таких случаев в саду есть голограммы, – отрезала я, когда однажды вечером в доме на дереве он впервые спросил меня о моей прошлой жизни. – Вот их и спрашивай.
Крупные тёплые капли дождя зашлёпали по листьям. Мокрые края деревянных досок заблестели в солнечных лучах.
– Я лучше тебя послушаю, – сказал он просто. – Итак, вы ходили в походы или нет?
Горло сдавило. Меня охватила паника, пока я лихорадочно копалась в мыслях. Не помню!
Но у Скенлона был такой восторженный, ободряющий вид, что мои страхи рассеялись.
– Точно не знаю, – сказала я медленно, словно нащупывая почву. – Думаю, да. Возможно.
Словно крохотные цветы, в моём сознании стали распускаться смутные образы.
– Мы часто ходили в одно место, тут неподалёку, под названием… Блу-Ков, кажется. До него можно добраться только по тайной тропе через лес…
Ощущение было такое, будто я открыла сундук со старыми игрушками и обнаружила всех бывших любимцев, терпеливо ждущих меня внутри. Пока я размышляла о своей полузабытой жизни, боль и любовь незаметно слились воедино.
– Мы ходили туда по пятницам, после школы, в тёплую погоду. Подвешивали четыре гамака всегда на одни и те же деревья…
Скенлон устроился поудобнее, растянувшись на досках, и подложил руки под голову.
– И что вы там делали? – прошептал он.
– Дай подумать… – я подтянула колени к груди. – Мы разводили костёр, ели чипсы с лимонадом, а потом запекали картошку на углях, купались в… – я запнулась, – …море.
Боль стала невыносимой. Я прикусила губу.
Скенлон улыбнулся мне, не открывая рта, – ласково, насколько он был способен, и это помогло.
– Бёрди всегда первой заходила в воду, такой уж она была, а папа всегда заходил последним, разгонялся и нырял с головой, красуясь перед нами, и шумно отфыркивался, как кит… – и я громко засмеялась. – Потом мы возвращались к гамакам, как раз к печёной картошке, которую мы ели с бобами и сметаной, потому что печёную картошку надо есть только со сметаной, – это закон.
– Поверю на слово, – тихо произнёс Скенлон.
– Потом я и Бёрди обпивались лимонадом и устраивали рыгательное соревнование, а мама и папа пили ром, и мы играли в карты, а когда луна высоко поднималась на небе, они укладывали нас спать в гамаки, подтыкали одеяла и…
Со стороны Скенлона донеслись тихие, монотонные звуки, словно глубокое дыхание.
Я перевела взгляд на мокрые доски.
– … всегда было много падающих звёзд.
Я закрыла глаза. На мгновение я увидела оранжевые языки пламени, танцующие в бархате ночи, услышала, как потрескивают поленья, и родители тихо разговаривают, а волны мягко плещутся о берег, словно они никогда и ни за что не причинят нам вреда.
Я наклонила голову и прислушалась, как дождь барабанит по листьям над головой, и меня вдруг осенило. Мне очень повезло в жизни. Я была счастлива. У меня было всё, что может быть нужно человеку: приключения, любовь, перекошенный дом на вершине мира, родители, которым было важнее провести время с нами, чем загрузить посудомойку.
Но с тех пор как я умерла, меня жалели. Туристы удивлялись, как мало у нас было, какой простой и невезучей была наша жизнь, и я верила им. Да, нам действительно в итоге не повезло. Но всё остальное время мы прожили именно так, как надо было.
Но такую радость – безмолвную, понятную лишь самым близким людям – сложно вообразить, если у вас её не было. Истинное счастье – самая большая тайна в мире. Постичь её так же сложно, как поймать в руки туман. С тем же успехом можно попробовать уместить Солнечную систему в банку из-под варенья. Её невозможно удержать или объяснить; она не подвластна словам.
Так что, если туристы ничего не понимают – значит, так тому и быть. Если они видят только то, чего у нас не было, это больше говорит о них, чем о нас, и мне просто придётся смириться с этим. К тому же разве можно их винить? Они составили своё мнение по тем немногим вещам, которые после нас остались. Если они решили, что у нас висел портрет чужого мопса над диваном, разве это важно? В конце концов, когда человек показывает вам свою жизнь, вправе ли он рассчитывать на то, что вы поймёте его?
Их ждёт то же самое. Однажды их собственные потомки вспомнят время, проведённое ими на земле, и тоже сделают ошибочные выводы. Это неизбежно. Хорошо, хоть я сама знала, какую замечательную жизнь мы прожили. Хорошо, что я наконец осознала это, о большем и мечтать нечего.
Я поглядела на Скенлона с облегчением, будто напряжение, долгое время нараставшее внутри меня, вдруг исчезло, и мне захотелось как-то отблагодарить его, но парень крепко спал, похрапывая.
39
Блеск в глазах, битое стекло
Однажды вечером он пришёл со свежими синяками на руках.
– Что с тобой случилось? – спросила я.
– Я строю кое-что с папой, – пробурчал он в своей уклончивой манере, предъявил Криксу карточку постоянного посетителя и проскользнул в тёмную прихожую. – Споткнулся. Свалился на леса. Не беспокойся.
Я недоверчиво поглядела на него. Мне хотелось спросить, что он строит такое опасное – ему всего двенадцать лет, в конце концов, так что вряд ли это что-то сложнее конструктора лего, – но он бросил на меня такой воинственный взгляд, что я прикусила язык.
Когда мы прошли через прихожую и кухню и вышли в сад, повисла неловкая тишина. Я ждала, когда Скенлон поднимется по верёвочной лестнице в домик на дереве, как обычно, но он о чём-то задумался.
Наконец он тяжело вздохнул и огляделся. Мне показалось, кожа на его лице обвисла. И запах вернулся, вонь гниющих фруктов. Меня вдруг охватил ужас.
– Френки, это мой последний визит. Я пришёл сказать, конец сеанса, – сказал он.
– Что?
– Конец сеанса. Э… прощай. Мы сегодня уезжаем. Собираем вещи. Едем в другое место. Папа хочет, чтобы мы пожили в Шотландской республике, – у него появилась зацепка, которую он хотел бы исследовать для своей коллекции.
– А тебе т-тоже надо ехать? – сказала я, запинаясь.
Он мрачно кивнул.
– Да, – сказал он тихо. – Мне надо ехать. Мне всегда надо ехать. – Он выпрямился
