Золотое сердце - Елена Леонидовна Мусатова
– Ах, дел у меня сегодня много, – смеясь, сообщила девушка, играя тонкими черными бровями, – придет модистка, надо же платья новые шить, а то в старых перед мужем показываться стыдно.
Резко развернулась и убежала.
Вечерело, пора было тушить огонь и запирать лавку, но дверь отворилась, и вошла женщина.
– Чего изволите? – привычно начал Николаша, но, вглядевшись, осекся.
– Что на меня слова тратить? – криво усмехнулась Агашка. – Недостойна я их.
– Что тебе?
– Неласковый ты, Коля, сердитый. Забыл, как я тебя выходила, отварами выпоила.
Николай молчал. Агашка выглядела жалко, согнулась, как старуха. На ней была черная тужурка, голова замотана в темный платок, в руках – узелок с вещами. Глаза у Агашки были темные, больные. Она вздохнула, оглядела наваленные на прилавок куски материи, мотки кружев, тесьмы, стекляруса, коробки с пуговицами, дешевыми бусами, сережками. Казалось, хочет что-то сказать, но не решается.
– Карты я раскинула, увидела, что ты женат, Коленька, а при живой жене еще раз под венец идти – грех.
– Почему при живой? Померла она, я ж сколько ее искал. Не могла она без следа исчезнуть, человек ведь, не иголка. Да и не считай мои грехи, Агашка, о своих думай.
– Я тебе помочь хочу, только добра желаю. Арсентий Петрович напрасно тебе велел деревеньки объездить. Их как бус на пригорках рассыпано. Ты в одну заглянул, а пяток в стороне оставил. Сам подумай, женишься на Кате, а жена прознает да и придет сюда. Позор какой! На весь город ославит. А еще хуже за двоеженство в Сибирь угодить. Но я для тебя, Коленька, еще раз расстаралась. Знал бы ты, чего мне это стоило.
Агашка горестно покачала головой и всхлипнула. Ее глаза блеснули.
– Что ты раньше молчала? Говори скорей, жива ли моя Малашка?
– Обрадовался. Стало быть, у самого сердца твоя жена. Эх, Коля, называют меня колдовкой. Вот Семка подсмотрел, что я на кладбище по ночам хожу. А я могилку одну навещаю, до утра рядышком сижу, плачу, боль свою выплескиваю. Жила на соседней улице бабушка, добрая, ласковая, но и строгая, на путь истинный всех наставляла. Мне она говорила: «Твой дом, Агашка, – мир большой, крыша – небо, а греть тебя солнышко красное будет». Не верила я ей, смеялась. Я с детства к той бабушке бегала, она меня в травах учила разбираться. Всякие они бывают, можно ими вылечить, а можно покалечить. Есть одна травка, с виду неприметная, к земле-матушке так и льнет, над нечистой силой огромную власть имеет. Найти ее нелегко, и не всякая травница про нее знает. Называют ее «прозора». Потому как потрешь ею глаза – и сразу начинаешь видеть то, что другим людям неведомо. Чтоб достать эту травку, нужно много перетерпеть. Давно я хотела ее отыскать, да ни в одном лесу поблизости она не растет. Пришлось мне далеко уходить, в старый, дремучий лес. Называется он – Муравьиный. Не оттого, что муравьев там много, а в старые времена прятался в нем разбойник по прозвищу Муравей. Ох, сколько страху я, Коля, натерпелась. Леший за деревом встанет и хохочет, а филин ему вторит, медведь ветки ломает, волк воет. Весь лес я на коленях облазила, отыскала один-единственный стебелек и тебе его принесла. И если, Коля, хочешь узнать судьбу своей жены, сделай, как я скажу.
Николаша внимательно слушал, Агашка продолжала.
– На Ивана Купалу пойти тебе надо в тот самый дремучий лес. Найдешь полянку, где цветет папоротник. Ровно в полночь заухает филин, ты по сторонам не оборачивайся, смотри на папоротник, на нем появится маленький огонечек. Он нужен тем, кто клады ищет, тебе без надобности. Гляди на огонек, а сам моей травкой хорошенько три глаза, и сразу все тебе откроется. Если жива твоя жена, увидишь ее как наяву, ну а если мертвая, тоже узнаешь.
– Что-то я не слыхал о такой травке. Прозора, скажешь тоже. Знаю я, что липовый цвет нужно пить при простуде, подорожник к ране прикладывают, чтобы кровь остановить, чабрец успокоит, сон даст хороший. Можно ли тебе верить, Агашка?
– Это ты как хочешь. Ну ладно, пойду.
– Давай сюда траву! – крикнул Николаша.
– Держи, Коля. – Агашка достала из-за пазухи помятый высохший стебелек. – Береги его. До купальской ночи еще долго, не потеряй. Теперь слушай, как до того леса добираться. Двигаться нужно непременно пешком, и версты подъехать запрещается. Выйдешь из дома с первыми лучами солнца, ступай на восток, сначала по большаку, а как увидишь развилку, сворачивай налево. По правую сторону на ручье будет стоять мельница, иди мимо по тропинке. Встретится кто на пути – не разговаривай, как бы ни приставали. Как дойдешь до черной березы, осмотрись, отдохни немного. В корнях березы – родничок небольшой, попей водицы. А потом торопись к лесу, он от березы хорошо виден, да только не скоро ты будешь на месте, лишь к позднему вечеру. Иди в самую глубь. Начнет тебя лес пугать, а ты не бойся, будет неведомая сила прочь гнать, а ты не поддавайся. Перетерпишь – все твоим глазам откроется, струсишь – возвращайся к купцу, женись на его дочке и живи в ладу и согласии, если совесть тебе позволит. А я ухожу, Коля. Нет мне житья в купеческом доме. Вот она, людская благодарность. Я Катюшу любила больше жизни, больше солнышка ясного, и на́ тебе, получила за преданность. Я ж ее от позора хотела уберечь.
Агашка опустила голову, постояла, нерешительно переминаясь.
– Пойду, что ли? – полувопросительно сказала она, словно ожидая, что Николай ее остановит. Но он коротко ответил:
– Ступай.
Агашка тихо закрыла за собой дверь, и вдруг послышался ее визгливый смех.
– Ума лишилась, – покачал головой Николаша и спрятал на груди помятый стебелек.
* * *
Агашка исчезла, в купеческом доме о ней больше не вспоминали. Ключница с кухаркой наконец добрались до ее сундука, но были разочарованы: внутри лежали засохшие куски калача, старые поношенные башмаки да сломанный гребень. Поживиться было нечем.
Настало лето.
– Что-то ты, Коленька, рассеянный стал, – частенько выговаривала жениху Катюша, – уж не присмотрел ли себе другую.
Николай вымученно улыбался и пытался отшучиваться. Накануне праздника Ивана Купалы он отпросился у купца на несколько дней и отправился в Муравьиный лес. Ранним утром, лишь только зарозовел восток, вышел из дома.
По утренней прохладе идти было легко и приятно. Но скоро поднялось солнце, раскалив воздух, тучи насекомых набросились на Николашу. Он терпеливо
