Золотое сердце - Елена Леонидовна Мусатова
Старушка подхватила младенца и бодро зашагала, опираясь на суковатую палку. Малаша взяла свое лукошко с нехитрым скарбом. Хотя хлеб придал силы, она еле-еле передвигала ноги, едва не падая от усталости.
– Сейчас на большак выйдем, полегче идти станет, – сказала старуха, – а там и до дома недалеко. Ты, милая, поосторожней, здесь спуск крутой, оступишься – все кости переломаешь.
– Ой, бабушка, стонет кто-то! – воскликнула Малаша, когда они вышли на проезжую дорогу.
Старуха прислушалась. Было тихо.
– Показалось тебе, ветер воет. Он иной раз, как человек, плачет и жалуется. Нечего стоять, милая, и так до ночи не поспеем.
Маланья послушалась старуху и зашагала по дороге, удаляясь от места, где без чувств лежал Николаша.
Стемнело. Путь был долог, и Малаша совсем выбилась из сил, лукошко казалось ей очень тяжелым. Старуха же, напротив, двигалась быстро, хоть и несла младенца.
– Деточка, пригорок видишь?
Малаша присмотрелась. Действительно, в темноте на пригорке приветливо светились окошки домов.
– Добрались, стало быть. Избушка моя – самая крайняя.
Но, пока до нее дошли, у Малаши перед глазами поплыли огненные круги. Едва переступив порог, она упала на пол – не было сил ни встать, ни пошевелиться.
– Экая ты горемычная, умаялась, – вздохнула старуха. – Ты ползи, ползи, милая, на студеном полу нельзя тебе лежать, на печку карабкайся, я сейчас ее истоплю, на горячих кирпичах отогреешься.
Старушка зажгла лучину и вышла за дровами. Малаша взяла ребенка на руки и прошептала:
– Теперь, сыночек, у чужого человека жить будем. Все с оглядкой на хозяйку делать нужно, своей воли не иметь.
Старуха скоро вернулась с охапкой дров, бросила их у печки и стряхнула с одежды мокрый снег.
– Вовремя пришли, – сказала она, – снег так хлопьями и валит, света белого не видно. Чуть бы задержались – и дороги не отыскали бы. Это мы молитвами матушки Минадоры благополучно добрались.
Старуха захлопотала у печки, огонь охватил дрова, и скоро тепло наполнило низенькую избушку. Малаша на лежанке чувствовала, как выходит из ее измученного тела холод. Глаза слипались, и она уронила голову на пук соломы, прикрытый куском вылинявшего ситца. Рядом сладко посапывал сыночек.
– Болезная моя. – Хозяйка укрыла Малашу и ребенка пестрым одеялом. – Вот и хорошо, вот и ладненько, – довольно проговорила она, – теперь и мне на покой пора.
* * *
Малаша проснулась затемно. Лежанка еще сохраняла тепло. Ребеночек, спокойно спавший всю ночь, завозился и закряхтел.
Хозяйка уже встала, зажгла лучину.
– Сейчас чайку липового с медком попьем – любую хворь как рукой снимет. Тебе, Малаша, болеть нельзя, у тебя дитя малое, за ним уход нужен.
Вчерашнее ненастье сменилось чудесным ясным днем. Выпавший за ночь снег прикрыл землю. Солнечный лучик заглянул в крохотное мутное оконце. «Я-то в тепле, – подумала Малаша, – а как там мой муж, не замерз ли насмерть в лесу, нашел ли дорогу к людям? Эх, Коленька, Коленька, злая доля нам досталась». И тяжело вздохнула.
Малаша оглядела избушку. Видно было, что в ней давненько никто не убирал. Черными от сажи лоскутами свисала с потолка паутина, оплетая стены и печку, на полу валялся сор, даже стол был черен и грязен. В отгороженном уголке трясла бородкой козочка. В старом лукошке на соломе сидела хохлатая курочка. Худая облезлая кошка мяукала и терлась об ноги хозяйки, выпрашивая угощение.
– Иди ты, пропасть, погибели на тебя нет, – ругнулась старуха, но кошку ласково погладила. – Кошек обижать нельзя, – объяснила она Малаше, – их, говорят, сама Матерь Божия любила. Малаша, слезай с лежанки, самоварчик поспел, да лепешки я давеча пекла, где же они, никак мыши сгрызли?
Старуха поискала у печки и наконец поставила на стол миску с темными лепешками.
– Пшеничные, – похвасталась она.
Малаша, взглянув на руки старухи, поняла, почему пшеничные лепешки, обычно белые и румяные, кажутся черными. И как ни была голодна, от угощения отказалась.
Живя дома, с родителями, Малаша была приучена к чистоте. Чашки, плошки перемыты, стол и пол выскоблены до желтизны, образа в белых вышитых рушниках. Даже в пещерке у нее было чище, чем здесь. Хозяйка нацедила в кружку чай, подала Малаше, и только теперь та увидела глаза старухи – на каждом по бельму.
– Ой, бабушка, – воскликнула она, – что это у тебя с глазками?
– Болеют, ничего почти и не вижу, так, уголком одним. И боюсь, детонька, как бы вовсе не ослепнуть. Что мне тогда делать? Родных нет, заботиться обо мне некому. И слов нет, милая, как я рада, что матушка Минадора меня к тебе направила.
– Бабушка, как же ты в лес ходила?
– А я всюду хожу, пока Бог миловал, не блудила. Маленько вижу, мне и хватает.
Малаша с удовольствием прихлебывала душистый липовый чай.
– Медок бери, – угощала ее старуха, – мед силу дает. Коли не хочешь лепешек, хлебушком угостись.
Старуха помолчала, но, не выдержав, спросила с любопытством:
– Малашк, а ты сына небось нагуляла?
– От мужа родила.
– Где муж-то?
– Лучшей доли искать пошел.
– Бросил, стало быть. Но ты не переживай, я ни тебя, ни сынка твоего не обижу.
* * *
Со старухой Малаше и вправду жилось неплохо. Да и Андреевна, как велела называть себя хозяйка, полюбила свою постоялицу. Та вставала рано и принималась за дела: топила печь, доила козочку, варила кашу. Навела порядок в крохотной избушке, смела паутину, выскоблила стол и лавки, перемыла чугунки и миски, побелила печь.
– Я теперь чисто барыня, – радовалась Андреевна, – за водой не хожу, дрова не ношу, на лавке сижу да хлеб жую.
Прежде чем выйти во двор, Малаша закутывалась в большую старухину шаль, чтобы никто не заметил, что на ней, кроме рубахи, ничего нет. Она радовалась, что избушка стоит на отшибе. Рядом был колодец, к которому, кроме Андреевны, никто не ходил, так что Малаша с сыном были надежно укрыты от чужих глаз.
Андреевна отдала Малаше свою старую юбку и кофту, чтобы та переделала их для себя. Но вещи были такими ветхими, что ткань ползла под иголкой. Старуха вздохнула и вытащила из сундука кусок полотна.
– Вот тебе на обновы, да ребятенку рубашонок нашей.
Малаша не знала, как благодарить Андреевну.
