Жизнь и необыкновенные приключения капитан-лейтенанта Головнина, путешественника и мореходца - Рувим Исаевич Фраерман
Хлебников и другие офицеры, служившие на «Диане» (кроме предателя Мура, который по возвращении на Камчатку застрелился), а также все матросы были награждены пенсионом в сумме полного годового жалования, а бывшим в плену Шкаеву, Макарову, Симанову и Васильеву было разрешено оставить службу, когда они пожелают.
Этим же матросам сам Василий Михайлович Головнин положил от себя пособие из своих скромных средств, а Шкаеву назначил пожизненную пенсию.
Курильцу же Алексею за его усердие был пожалован от царя морской офицерский кортик и вместо пенсии по двадцать фунтов пороха и по пуду свинца в год.
Часть IV
Вокруг света на фрегате «Камчатка»
Глава 1
В майский полдень на Галерной
Стоял май 1816 года. С Невы тянул лёгкий ветерок, приносивший на Галерную улицу запах воды, корабельного каната, смолы. Если прибавить к этому запах весеннего утра, то можно вполне понять, как всё это волновало Василия Михайловича Головнина, почти два года не видавшего моря.
Он встал и распахнул окно.
Ветер слегка зашуршал листами бумаги, лежащими на столе, и чуть было не сбросил на пол гусиное перо, только что очинённое для письма, словно давая знать, что пора бы кончить работу в такое прекрасное утро.
Василий Михайлович положил перо на место и снова заглянул в листы, исписанные его крупным и твёрдым почерком. Хотя это были всего лишь заметки, какие он, по давней привычке учёного, моряка и путешественника, ежедневно заносил на бумагу, но всё же ему жаль было оставлять и этот малый труд.
Он снова присел к столу, но вдруг задумался и пера в руки не взял. Воспоминания, как этот ветер, неожиданно посетили его и взволновали так же, как запах смолы, воды и корабельного каната.
Он вспомнил любимую «Диану», бурное плавание, и бегство её от англичан, и Курильские острова, и японский плен, и тюремный журнал из ниток.
Но не эта, столь богатая пережитыми приключениями жизнь взволновала его сейчас.
Он думал о другом: сохранил ли он среди грозивших ему опасностей верность своему народу и отечеству, его славе, его науке, его просвещению, как и просвещению своего века? Был ли он в самом деле учёный?
Он мельком посмотрел на свою книжную полку и тотчас же отвёл свой взгляд.
«Мало, мало ещё сделано…» – подумал он с сокрушением. Но Василий Михайлович был чересчур взыскателен к себе.
Его основные труды уже вышли в свет и доставили многим учёным морякам, географам и исследователям новых земель, да и прочей, более широкой публике великое удовольствие.
В учёном мире он снискал себе немалое уважение.
Опубликованные им записки о плавании на «Диане», описание Курильских островов, замечания о Камчатке и Русской Америке и особенно его книга «В плену у японцев» принесли ему известность столь широкую, что простиралась она далеко за пределы отечества.
Не далее, как вчера, в Адмиралтействе один старичок, весьма почтенный человек и большой ценитель наук и художества, остановил его на лестнице и, пожав ему руку, сказал:
– Рад, рад за вас, Василий Михайлович, не посрамили вы русской науки и словесности. Получил письмо из Лондона от приятеля. Пишет: читают тут вашего Головнина, записки его о японском плене не токмо учёные и моряки, но и английские школьники.
Василий Михайлович только плечами пожал:
– Лестны мне эти слова, но неведомо, справедливы ли? Всё же малы ещё мои труды…
Он и сейчас, сидя за письменным столом, думал так же. Но, взглянув в открытое окно, откуда всё тянуло на него с речного простора запахом влаги, смолы и весеннего утра, он улыбнулся.
«Ну что же, – промолвил он про себя, – ведь ещё не кончилась моя дорога. Не кончились и мои труды… А на сегодня, в самом деле, хватит… Надобно и её повидать».
Он взглянул на часы и быстро поднялся.
Было ровно двенадцать. Глухо бухнула пушка с верков[132] Петропавловской крепости.
Василий Михайлович вышел из дому, подозвал проезжавшего мимо извозчика и приказал везти себя в Летний сад.
Остановившись у ворот со стороны Инженерного замка, Головнин отпустил извозчика и пошёл пешком боковой аллеей вдоль Лебяжьей канавы.
Здесь почти никого в эту пору не было – все гуляющие фланировали в средних аллеях, и потому было ему не так страшно попасться на глаза той чудесной девушке, встречи с которой он сейчас искал и одновременно боялся.
Знаменитый мореплаватель, автор интереснейших записок, переведённых и англичанами, и французами, и голландцами, капитан второго ранга Головнин, не боявшийся ни морских бурь, ни неприятельских пушек, теперь робел, как мальчик.
Он снова взглянул на часы: было как раз время, когда она обычно гуляла с кем-нибудь из родных в саду. Она была там, в средней аллее, он чувствовал это, страстно хотел видеть её, но боялся, что, встретив его, она догадается, ради кого пришёл он в сад, и, быть может, обвинит его в навязчивости. И он медлил с этой встречей.
В канаве плавали парами белые лебеди. Привыкнув получать подачки от гуляющих, завидев Головнина, в нерешительности остановившегося вблизи, они стали собираться в стаю в ожидании кормёжки.
К сожалению, у Василия Михайловича не было при себе ничего, кроме кошелька с табаком.
Вывел его из затруднения парнишка, до смешного похожий лицом и ухватками на Тишку гульёнковских дней. У парня на широком ремне, перекинутом через шею, висела огромная корзина с сайками, прикрытая белой занавеской.
– Извольте, ваше сиятельство, – обратился парень к Василию Михайловичу, раскрывая перед ним корзину с товаром.
Головнин взял пышную сайку и, разламывая её на кусочки, стал бросать птицам, наблюдая за тем, как изящно, неторопливо, не толкаясь и не ссорясь между собой, с полным соблюдением своего птичьего достоинства, лебеди подбирали бросаемые им куски.
Невольно увлёкшись этим занятием, Василий Михайлович принялся уже за вторую сайку, когда за спиной его раздался весёлый, звонкий смех и возглас:
– Вот никогда бы не помыслила, что у вас столь чувствительное сердце!
Василий Михайлович быстро, испуганно обернулся и сунул взятую им сайку обратно в корзину продавца. Перед
