Золотое сердце - Елена Леонидовна Мусатова

Маланья рада, что Николаша себе занятие нашел. Видела: он приуныл совсем, а за делом, глядишь, повеселеет. Николай и впрямь будто ожил: насушил в тенечке вылепленные чашки, плошки, поставил их в костер обжигать. Много, конечно, полопалось, без убытка гончарного ремесла не бывает, но и уцелело достаточно. Было из чего водицы испить.

Малаша вечерами вязала. Сядет под кустик, птицы над головой поют, бабочки крылышками лицо овевают – хорошо. Оторвет от работы взгляд, посмотрит на пригорок, желтый, белый, синий от цветущих трав, на речку, на облака, отражающиеся в прозрачной воде, на ивы, склонившиеся над ней, и вздохнет – благодать.

– Скучаю я по родной деревне, – сказал как-то Николаша. – Живем как звери лесные, словом перекинуться не с кем.

– Я дома, бывало, рано поднималась, – улыбнулась Малаша. – Любила утро, когда еще жара дневного нет. Застилает туман низину, сам как густое молоко, а из него только верхушки деревьев торчат. Над речкой тоже туман клубами вьется, а рыба в воде плещется, будто радостно ей отчего-то. Поднимется солнце, зарозовеет туман, потом зазолотится. Коровы замычат, гуси загогочут, наполнится деревня звуками. По первости я здесь просыпалась и удивлялась, почему так тихо вокруг: ни лая собак, ни крика соседок, вечно они что-то поделить не могли, а потом вспомню, что я в лесу, и так становится спокойно на сердце.

К людям Малашу не тянуло. От них видела она только плохое, а в лесу все было ей по душе. Не тосковала она ни по сестрам своим, назвавшим ее ведьмою, ни по соседям, вынудившим уйти из деревни. А вот родителей увидеть хотелось. Отца Малаша очень любила, да и мать тоже, хотя и побаивалась ее.

Пока не стемнеет и глаза не перестанут различать петли, ковыряла Малаша спицами. Рождалось под ее пальцами кружевное белое чудо. Распускались на платке диковинные узоры. Глянет на них Малаша – и кажется ей, будто она снова в доме родительском перед заиндевевшим окошком стоит. Довязала платок, в речке выстирала, на кустике высушила. Не платок – загляденье, глаз от него не оторвешь. Не простой крестьянке носить – только купеческой дочери.

Малаша мужу наказывает:

– Говорила мне старица Минадора, что неподалеку отсюда есть город. Ты, Николаша, завтра встань пораньше, по кромке леса пойдешь, с Божьей помощью дорогу найдешь. А я за тебя молиться буду, чтоб не заблудился. Выйдешь на большак[6], глядишь, встретится добрая душа, будет тебе попутчиком, не то придется одному топать. Все примечай, на солнышко посматривай, оно тебе подскажет, как назад вернуться. Придешь в город – сразу ступай на базарную площадь, платок дорогой, цену за него прошу хорошую, будут бабы ее сбавлять, ты их не слушай, на уговоры не поддавайся. На вырученные деньги купи ниток на два платка, в один карман насыпь солицы, возьми мешочек проса, будем в похлебку для сытости добавлять, да хлеба ржаного три ковриги.

Утром положил Николаша платок в корзину, за пазуху сунул запеченную рыбу, пошел дорогу искать. И будто кто его из лесу вывел – сразу попал на тракт[7]. Мимо мужики в город ехали, Николашу с собой взяли. На базаре народу много, гвалт, смех, шутки, ругань. Торговцы стараются перекричать друг друга, хватают покупателей за одежду и за руки. Николаша стал в сторонке, достал из корзины пуховый платок, встряхнул его, на руке раскинул – молчит, товар не расхваливает, никому не предлагает. А покупательницы как мухи на мед слетелись. Девушки, молодые женщины так и вертятся вокруг, каждой хочется чу́дную красоту по дешевке заполучить. Видят: парень простоватый, решили его облапошить.

– Сколько спрашиваешь?

Николаша цену назвал, покупательницы скривились, будто уксуса хлебнули.

– Больно дорого, не стоит платок этого. Да мы лучше покупали – столько не платили. Разве ж это платок?! Одни дырки.

– Дырки? – говорит Николаша. – А ну давай кольцо.

Протянула ему молодайка свое обручальное колечко, Николаша весь платок сквозь него и протянул.

– Не смотри, что здесь дырок много, в любой мороз тебя согреет, от злого ветра защитит.

– Сбавь цену.

Но Николаша не соглашается, видит, какими жадными глазами покупательницы смотрят на кружевное чудо и от Николаши не отходят, словно он их на привязи держит.

По базару шел купец с красавицей дочкой, высматривал для нее новые наряды. Росла она без матери, вот и баловал ее отец сверх всякой меры. Хороша была купеческая дочка. Черноглазая, чернобровая, белокожая, глаза с поволокой, коса ниже пояса. Шла она и головы ни на кого не поворачивала, все ей казалось скучным и глупым, а Николашу вмиг приметила. Хоть и в старенькой одежде парень, а видный: высокий, широкоплечий, стройный, глаза синие, улыбчивые. Остановилась она возле Николаши, делает вид, что товар рассматривает, а на самом деле украдкой на него глядит.

– Купи, папенька, мне этот платок, – просит она отца.

Улыбнулся купец: в сундуках любимой доченьки каких платков не лежало, из дальних стран привезенных, с золотой каймой, шелковой бахромкой, расшитых серебром и золотом. Но спорить не стал, спросил цену, а Николаша, засмотревшись на девушку, вдвое меньше назвал. Купил купец дочери подарок, пошли они дальше, красавица оглянулась на парня, увидела, что он вслед ей смотрит, зарделась и еще милей стала. Николаша столбом застыл, деньги в руке сжимает, про себя шепчет: «Почему к одним Господь милостлив, пряниками их оделяет, а мне одни объедки достаются? Ведь найдется молодец, женится на такой красавице, будет у него любимая жена, будут мед пить, блины с маслом есть, на пуховой перинке почивать, а я с Хрюшкой всю жизнь промучаюсь, на рыло ее гадкое смотреть буду».

И как подумал Николаша, что опять надо в лес возвращаться, в пещерку, где ни стола, ни лавки, а вместо перины охапка травы, горько ему стало, обидно, даже слезы на глазах закипели. Пошел он по базару, а вокруг одни соблазны: торговки кренделями, булками, маковками прельщают, леденцы на прилавке всех цветов, здесь лимонад продают, там чай с баранками предлагают.

– Купи, красавец, себе новую рубаху, не нарядный ты что-то, такого девки любить не будут, – смеется одна торговка. – Или побираться собрался? В такой рубахе тебе хорошо подадут: одни лохмотья.

Оглядел себя Николаша: и вправду – нищета нищетой. Забыл женины наказы, взял новую ситцевую рубаху, к ней порты, старые у него порвались, да еще пряник печатный, булку медовую, и как раз на две ковриги хлеба