Шантажистка - Алевтина Ивановна Варава
Они приходили к нам за декабрь трижды, и один раз остались ночевать в бывшей Мишенной комнате, а нынче моём новом кабинете.
После этого я нашёл в одной из непроверенных тетрадей шестиклассников ту самую фотографию, которую когда-то Лена превратила в головоломку.
Не знаю, как это взбрело ей на ум.
Что, если бы я по какой-то случайности пропустил эту работу и отдал тетрадь Тане Соколовой непроверенной?
В тот вечер я очень серьёзно задумался о самоубийстве. Перебирал в голове детали своей скатившейся в пропасть жизни, пытался представить старость в одиночестве и позоре (ведь причина, по которой я порвал со своей семьёй, обязательно станет известна и всем нашим друзьям, и всем моим подчинённым).
Но перспектива наложить на себя руки вселяла панический ужас. Я понял, что, наверное, являюсь трусом. Этот плачевный, но неоспоримый вывод следует почти из всего, что со мной проделала Лена Семёнова.
Как же сильно мне не хотелось лететь с ней на отдых! До такой степени, что я начал придумывать причины отказаться в последний момент. Самые безумные: от болезни или липового перелома ноги до мысли опоздать на самолёт. Отправиться в аэропорт отдельно по какой-то причине, и не успеть.
А потом мне не хватило смелости даже на это.
В полёте я сверлил взглядом возвышающуюся над спинкой кресла передо мной макушку Лены, мечтая просверлить её насквозь.
Едва мы выехали из Горно-Алтайска двумя такси (слава богу, что удалось отсадить Лену с Мишей во второе, потому что наши вещи не желали умещаться в одном багажнике машины драйва, куда мы поначалу попытались утрамбоваться), жена и дочь взялись наперебой расхваливать красоты природы.
Я ехал на переднем сиденье и смотрел только на то, как несётся полосой заснеженная дорога.
Внутри нарастало чувство тревожной обречённости.
Почему-то я понял, что не улечу отсюда вместе со своей семьёй. Что именно здесь мы все быть семьёй перестанем.
Я пытался убедить себя в том, что предчувствия – бред. Но факты укладывали интуитивные допущения в старую мою теорию о том, что такие необъяснимые «знал заранее» в преддверье плохого события – лишь умение анализировать вводные.
И те вводные, которые были у меня перед этой поездкой, подсказывали: ничем хорошим она не закончится.
Как минимум навряд ли Лена решилась посвятить своей мести настолько долгий период жизни. Ведь она морочит голову моему сыну только от злобы. Ей наплевать на него так же, как на абсолютно всех других, кроме себя.
А значит, близится развязка.
Меня затопила тоска. И в какой-то момент я почувствовал, что к глазам подступили слёзы.
Пришлось изображать приступ кашля.
В пятидесяти километрах от отельного комплекса нас застала метель. Настоящий буран, удлинивший поездку на три или четыре часа. Добрались мы вымотанные и обозлённые, что позволило разбрестись по номерам даже без ужина – мы нажевались хот-догов, купленных на заправке, где матерящийся через слово водитель пополнял бак.
Увы, комнату я делил с Ларисой. Хотя от усталости мы почти не разговаривали.
Странно, но те три с половиной дня, которые оставались в моей ещё сравнительно нормальной жизни, я почти не помню. Они воспринимаются то размытым белым пятном, то пульсирующим красным. А единственное чёткое воспоминание – тот вечер, когда я прятался в номере во время ужина, открылась дверь, и я отвернулся к балкону. Лариса, не включая свет, разделась и скользнула ко мне в постель. Начала делать массаж плеч, игнорируя то, что я усердно притворялся спящим. А потом поцеловала в макушку, развернула к себе и оказалась Леной Семёновой.
Я взялся кричать, но сам испугался производимого шума. А она хохотала, словно одержимая.
Может быть, если бы тогда вошла моя жена, всё закончилось бы лучше, хотя бы немного лучше, чем получилось в итоге…
Это было тридцатого декабря.
Тому Новому году члены моей семьи придавали какое-то особое значение. Словно подозревали то, что, на мой взгляд, нельзя было даже предположить.
Лариса, Маша и Лена с утра уехали в салон красоты в ближайший город. Моя жена вынудила администратора искать ей утюг и гладильную доску, чтобы привести в порядок вечернее платье. Хотя уже лет пять встречала любые праздники в джинсах. Моя дочь оставила около дверей наших комнат картонные коробки с красными лентами – и где только она тут упаковывала свои подарки?
В моей оказалась шикарная кожаная папка для документов, на которой вытиснили золотом моё Ф.И.О по центру и номер нашего лицея в правом нижнем углу.
Последний подарок от моей дочери так и остался в Алтайском крае.
Очень скоро вопросы хранения документов потеряли для меня какой-либо смысл.
Когда наши дамы уехали прихорашиваться, я попытался поговорить с Мишей с глазу на глаз. Я был очень осторожен, разузнавая о его планах. Будто бы наставлял с высоты своего опыта потому, что очень о нём тревожился.
А тревожился я по-настоящему.
Я говорил, как изменчивы бывают женщины. Как неосмотрительно относиться слишком серьёзно к первой любви, а ведь для Лены он – первая любовь, ведь она ещё такая юная. Я предостерегал Мишу, что ей обязательно захочется узнать со временем о «взрослой жизни» побольше, и нельзя привязываться к ней, ведь она ещё совсем молоденькая.
Мне показалось, что сын слушает все эти наставления угрюмо. Несколько раз он даже тяжело вздохнул.
Было похоже, что Миша хочет поговорить со мной о чём-то важном, но не решается.
– Теперь я уже несу за неё ответственность, – наконец твёрдо сказал он. – Именно из-за того, что она ещё юная. Я не могу разрушать ей жизнь потому, что обжёгся с Риткой и опасаюсь повторения. Не могу поступить с ней так же, как когда-то поступили со мной. Даже хуже. Может, это и хорошо, что она не знала других мужчин. На самом деле, это даже правильно. Лена меня любит, и я… очень хорошо к ней отношусь.
Я немного воспрянул духом после этого разговора. Мой сын не объявил об ответных чувствах к Лене Семёновой, он даже будто бы подчеркнул, что любит его она, а он…
И угораздило же меня воспитать такого благородного отпрыска!
И такого же доверчивого, как его отец.
Миша действительно считал, что стал для Лены первым. Но я даже не удивился этому. Такая, как она, могла бы обмануть кого угодно.
А вот бросить девочку, которую лишил девственности, сам Миша бы не смог никогда.
Что ж, по крайней мере, от неё он освободится.
И, может быть, если верить моему впечатлению, не так уж и расстроится.
Впрочем, разве это имеет значение? Пусть расставание с ней и не разобьёт ему сердце, но эту задачу более чем выполнит расставание со мной.
Миша никогда не простит мне того, что я изменил его матери. Никогда не простит мне романа с
