В зеркале Фауста - Артур Гедеон
– Я побежала?
– Ага.
Юленька ушла первой. Через минуту встал и Горецкий, перебросил сумку через плечо. Проходя мимо Бровкина, он с вызовом подмигнул ему:
– Привет, Аполлон.
И проследовал к выходу – ответа дожидаться не стал.
– Здрасьте, – процедил у него за спиной качок-студент. – Старый козел…
Это прозвучало едва слышно, на уровне шипения, но Горецкий остановился и обернулся к студенту:
– Вы что-то сказали?
Обернулся и спортсмен:
– Это вы мне, Горислав Игоревич?
– Вам.
– Не, я молчу, я ем. – Он даже вилку оторвал от лапши и продемонстрировал для убедительности.
– Хорошо, – кивнул педагог и направился к выходу.
Глава третья
Вещие сны и ночные встречи
1
…Он шел по бесконечному темному пространству в одну сторону – к далекому светлому пятну. Везде был мрак – не видно ни зги. А светлое пятно постепенно превращалось в стоящий вертикально вытянутый прямоугольник. Он подходил все ближе. Но это были не двери, скорее окно. Горецкий приблизился еще. Окно без рам. И светлым оно было отчасти, скорее, слегка серебристым, словно отделявшим тьму, в которой сейчас находился Горецкий, от другого мира. Теперь до этого окна оставалась пара шагов. Светлый прямоугольник начинался от колен и доходил до темени Горецкого. Но самое главное, что было за ним. Там открывалась комната. Да, обжитая комната с мебелью. Спальня! Он подошел совсем близко и стал рассматривать обстановку. Да, буфет, стол, комод, двуспальная кровать. И спящие люди. На дальней стене – окно и балконная дверь. И ночь за ними. За серебристым окном в своей спальне почивала семейная пара. Но вот кто-то пошевелился с той стороны кровати, что ближе к балконной двери, а потом тяжело сел и обхватил голову руками. Мужчина. На постели села и женщина в ночной рубашке. Оба были пожилыми, грузными и уставшими. Горецкий слышал их возню.
«Что с тобой?» – спросила женщина.
«Голова, – пробормотал тот, – голова раскалывается…»
«Ну так выпей свой порошок. Не мучиться же?»
«Мне страшно».
«Отчего тебе страшно?»
«Я слышу голос…»
«Что ты слышишь?» – не поняла она.
«Голос».
«Чей голос?»
«Не знаю».
«Этого еще не хватало».
Мужчина в пижаме повернулся к ней спиной, спустил ноги и тяжело встал с постели; он стал медленно раскачиваться в стороны, как маятник. Женщина уставилась на него.
«Я сама принесу тебе порошок».
«Он говорит со мной».
«Кто говорит с тобой? Голос?»
«Да».
«И что он говорит?»
«Тебе лучше не знать».
«Только бы ты не спятил с этой историей в университете. Плюнь ты на эту сволочь».
«Плевал уже… Голос, он бубнит и бубнит».
«Договоришься – скорую вызову».
«Вызови», – неожиданно согласился мужчина.
Женщина взяла будильник с ночной тумбы.
«Господи, два часа ночи! – сказала она. – Голос у него. Подумать только. Капризный ты стал на старости лет…»
Она сползла с постели, нащупала ногами тапки и встала, крепко зевнула и, громко шлепая, подошла к серебристому прямоугольнику, но с той его стороны. Горецкий зачарованно смотрел на ее обрюзгшее лицо, и оно казалось ему знакомым. А еще ему казалось, протяни он руку, и она пройдет через эту преграду и коснется носа старой женщины. Он даже поежился от одной этой мысли.
«На эту сволоту с твоей кафедры надо бумагу написать, чтобы его самого отчислили, – скорбно и зло разглядывая морщины, заметила она. – Убивать таких надо».
«Он требует этого от меня», – прекратив раскачиваться, сказал пожилой мужчина.
«Ты пугаешь меня, – не оборачиваясь и не сводя со своего отражения глаз, сказала женщина. – Чего он от тебя требует?»
«Этого».
«Чего – этого? – Она вдруг сморщилась и потянулась лицом к серебристому окну. – Подожди-ка, там не только я…»
«Где?»
«В зеркале… Там что-то есть…»
«Я пойду», – сказал мужчина.
«Правильно, сходи на кухню, выпей свой порошок… Нет, там что-то есть… Там кто-то стоит…»
Она почти вплотную приблизила лицо к зеркалу в спальне, едва не касаясь носом стекла. И тут их глаза встретились – отыскали друг друга! – Горецкого и пожилой женщины за серебристой преградой. Да, это было так! Потому что лицо ее исказилось таким страхом, что даже Горецкий отступил назад. А пожилая женщина дико закричала, как смертельно раненное животное, и всей тушей шарахнулась назад, сбивая стул и падая головой о край стола. Она ухнула на пол и тотчас забилась там, пытаясь встать. Но Горецкий смотрел уже не на нее – на ее мужа. Тот в этот момент, не слыша воплей жены, открывал дверь на балкон. Зимний ветер прихватил тюль, но мужчина отвел его рукой и перешагнул порог. Как и был, босиком, он вышел на заснеженный балкон, подошел к парапету, обхватил его широко руками, вдохнул поглубже ночной зимний воздух. А потом, грузный и неповоротливый, в своей ночной полосатой пижаме, лег животом на парапет балкона и стал переваливаться через него. Момент был такой пронзительный, что Горецкий даже не мог перевести дух. Только смотрел, смотрел! И в какой-то момент верхняя часть туловища перевесила, и мужчина просто исчез – ушел вниз. И скоро Горецкий услышал этот отдаленный мокрый хлопок. Ветер цеплял тюль, хозяйничая в спальне. И только на полу корчилась и стонала раненая старая женщина.
Он стал медленно отходить назад. Пятиться. Серебристый прямоугольник с каждым шагом все более походил на перевернутую вертикально панель телевизора, которая потеряла все программы, но все еще работала.
Но долго в кромешной тьме он так пятиться не смог – оступился и, чувствуя, как перехватило сердце, закричав, полетел в пропасть.
И почти тотчас проснулся.
Он сидел на своей постели и озирался по сторонам. Была ночь. Он взглянул на часы – самое начало третьего. Тягостная зимняя ночь. Ход часов – одних, других. Музыка утекающего навсегда времени. Но навсегда ли для него? Он же с автопилота перешел на ручное управление и теперь сам руководил своей личной вселенной, не так ли?
2
Он приехал в университет к обеду. Зашел в учительскую. Симпатичная моложавая докторантка Любовь Соловьева, на которую он прежде засматривался, неожиданно сделала ему комплимент:
– Хорошо выглядите, Горислав Игоревич.
– Правда? Спасибо.
– Я честно говорю. Вы просто помолодели. Что с вами?
– Да ничего, собственно. Просто настроение бодрое.
– Всем бы такое настроение, – скептически и с улыбкой заметила та. – В мире гуляла бы вечная весна.
Он
