Этюд на холме - Хилл Сьюзен Susan Hil

Она разделась, тщательно вымыла лицо и промокнула его, как было указано в инструкции, хлопчатобумажным кухонным полотенцем без синтетики. От мази ее кожу немного защипало.

Все эти ритуалы, которые она совершила, приготовив органические овощи, поев фруктов и выпив минеральной воды, каким-то образом помогли ей почувствовать связь с Давой, и чувство успокоения, которое будто уносило ее по морским волнам, убаюкивало ее и вновь погружало в сон без сновидений.

Что-то было не так. Ей снился сон, но этот сон был одной большой отчаянной попыткой проснуться. Она не могла понять, было ли ей больно или она задыхалась, и в этом полусне ей казалось, что кто-то заклеил ей веки, и даже когда она смогла их разлепить, вокруг была только темнота, и глаза нестерпимо горели. А потом их резанула внезапная ослепительная вспышка, и где-то рядом с ней прозвучал голос Сэнди:

– Дебс… просыпайся, ты кричала, у тебя был кошмар. Господи, что случилось с твоим лицом?

Дебби села. Она почти ничего не могла разглядеть через щелочки, в которые превратились ее глаза. У нее было странное ощущение, будто ее голова каким-то образом опухла. Кожа на ее лице горела.

– Это чертова мазь. У тебя на нее аллергия, от нее у тебя все лицо отекло.

Дышать Дебби тоже было больно – когда она выдыхала, было такое ощущение, что она толкает дверь, а кто-то держит ее с другой стороны.

– Я позвоню доктору. Он сейчас приедет, все будет хорошо.

Она слышала, как Сэнди вышла из комнаты, но видеть все еще могла только тонкую полоску света. Она понимала, что, если ляжет, ей станет тяжелее дышать. Она будто слышала, как трещит ее грудная клетка.

– Доктор едет, и она сказала открыть все краны в ванной, чтобы наполнить ее паром, и отвести тебя туда. Ну Дебби, о чем ты только думала? Боже, просто пообещай мне, что больше не будешь ходить ко всяким чокнутым.

От пара стало лучше. Дебби почувствовала, как отпускает грудь, но ее глаза оставались практически закрытыми и ощущения на коже были такие, будто ее всю ошпарило. Она постаралась думать о Даве и окружить себя синей пеленой спокойствия, попыталась сосредоточиться на глубинном центре своего «я», как он учил ее, но ею все сильнее овладевала паника, путая ее мысли. Дава казался нереальным и далеким. Ей показалось, что ее сейчас стошнит.

Полчаса спустя она сидела на диване и уже с легкостью дышала через ингалятор, вполне спокойная после того, как антигистаминная инъекция, которую ей сделала доктор Дирбон, наконец подействовала. Ее веки все еще оставались опухшими, но она могла видеть темный силуэт доктора в свете лампы.

– Что мне нужно делать? – нервно спросила Сэнди у Кэт Дирбон, пока провожала ее в ванную, чтобы та вымыла руки. – Мне лучше посидеть с ней, да?

– Не думаю, что это необходимо. Она довольно скоро захочет спать, и ее дыхание почти вернулось в норму. Но все-таки держите ингалятор поблизости и звоните в скорую, если ей снова станет хуже. Но я не думаю, что это случится. Может быть, нелишним было бы вам поспать в ее комнате – это возможно? Я оставила четыре антигистаминные таблетки, дайте ей принять одну с утра и одну в обед. Завтра ей будет довольно паршиво.

– Это ничего, завтра суббота, так что я буду дома.

– Не могли бы вы показать мне те травяные средства, которые она использовала?

Сэнди достала пузырек и мазь.

– Я смою эти таблетки в унитаз и выброшу к черту крем. Можно только догадываться, из чего они, если сделали с ней такое.

– У людей часто бывают аллергические реакции на самые разные средства народной медицины, даже на те, которые продаются в аптеке, как у некоторых бывает аллергия на обычные продукты. Это все очень индивидуально. Но, думаю, я это все-таки заберу, чтобы понять, что в них содержится.

– Вы думаете, они ядовитые?

– Очень сомневаюсь. Хотя я не видела, чтобы другие мои пациенты пользовались чем-то подобным. – Кэт взяла свою сумку. – Я позвоню вам завтра с утра, чтобы узнать, как дела у Дебби, приезжать мне уже не понадобится. Но вы можете звонить мне, если вас будет что-то беспокоить, я на связи все выходные, и передайте ей, пожалуйста, что я жду ее на приеме в понедельник.

Кэт пошла проведать Дебби перед уходом еще раз. Та спала на боку, свернувшись калачиком, и дышала совсем ровно. Ее веки все еще были опухшими, но отек на лице уже спадал. Антигистаминные, как всегда, творили чудеса. Легко можно было понять, почему девушка решила, что ее коже нужно нечто радикальное: акне усыпало все ее лицо и шею, местами были заметны воспаления. Но почему она решила обратиться к какому-то потенциально опасному сумасшедшему хиппи из Старли, консультация у которого наверняка стоила кучу денег, когда она могла просто получить рецепт у Кэт, которая выписала бы ей курс антибиотиков от акне, и, раз уж она безработная, не заплатить за это ни копейки?

Пока Кэт ехала по пустым ночным улицам Лаффертона, она решила, что обязательно поговорит с коллегами о человеке, который называет себя Дава.

Четырнадцать

Фрея Грэффхам не ходила в церковь, но в один из своих первых свободных вечеров в Лаффертоне она отправилась в собор, потому что там давали «Мессию» Генделя. Она исполняла в нем альтовую партию столько раз, что и не припомнить, – начиная со школьных лет, когда она пела еще много чего другого, и заканчивая представлениями на настоящей оперной сцене. Но в какой-то момент Дон объявил, что он против всего этого, и, в очередной попытке сделать ему приятное и умилостивить его, она ушла из своего хора в Илинге и из любительского оперного кружка. Дон не умел петь, не любил музыку, отказывался даже заходить в церковь и на дух не переносил все, чем Фрея могла заниматься вне дома и без него. Она перестала играть в теннис и бадминтон, в которых была так хороша; единственный спорт, которым ей позволено было заниматься, было плавание, потому что Дон был пловцом. Он, тем не менее, дважды в год отправлялся кататься на лыжах без нее. Она однажды поехала с ним в Швейцарию и сломала лодыжку. После этого Дон просто стал ездить кататься со своими друзьями. Ни у кого никогда не возникало даже мысли о том, что он мог бы от этого отказаться.

Когда она сидела в церкви Святого Михаила, наслаждаясь мощными хоралами Генделя, она на секунду задумалась даже не о том, как она вообще могла выйти замуж за Дона Бэллинджера, но скорее о том, как ей удалось перенести и полдюжины вечеров рядом с ним на людях. На протяжении всего их брака ее не покидало чувство, будто она исчезает, ее личные вкусы и предпочтения разъедал яд его неодобрения, а ее личность не могла найти никакого выражения за пределами работы.

Она все еще не могла привыкнуть к тому, что свободна. Сидя в этом величественном здании и слушая музыку, которую она так хороша знала, она в очередной раз поняла, что не должна больше испытывать вину, не должна выдумывать оправдания или врать, возвращаясь домой, и что теперь она в ответе только перед самой собой.

Ей хотелось присоединиться. Она знала каждую ноту, каждое форте и пианиссимо, каждую партию альта, каждую библейскую строку.

Собор был полон, и, несмотря на то что Фрея никого не узнавала, она чувствовала себя как дома и совершенно на своем месте, будто прожила здесь уже десять лет. Лондон, ее брак, столичная полиция постепенно исчезали из ее памяти, будто улыбка Чеширского Кота.

В программке она нашла информацию о хористах собора Святого Михаила, которые заменяли профессиональных солистов, и адрес секретариата, где проводились прослушивания. Когда она пришла домой, она зажгла огонь – одним из принципиальных моментов во время поиска нового жилья было наличие настоящего камина. Она слишком долго жила в доме с экономически целесообразным, казенным, бездушным центральным отоплением, скрытым под полом. Камин был маленьким, но хорошо тянул, так что щепки и небольшие поленья занимались всего за несколько минут. Она вставила диск с «Мессией» в плеер, налила себе бокал «Сансера» и, прежде чем вернуться к книге, которую сейчас читала, оставила заявку на следующее прослушивание в хор Святого Михаила.