Нежданная смерть и любопытная леди - Генри Бриджерс
Черед миссис и мистера Финчли, новых владельцев Скэмпстон-Холла, на миссис Финчли манто с трупом лисы вместо воротника, брильянты и пара слез, а мистер Финчли смеряет меня странным взглядом, будто прикидывает, как бы смотрелись рядом. Плохо, мистер Финчли, настолько плохо, что даже отвратительно. От них меня избавляет Мэттью – врывается в круг, трещит, всех очаровывает и показывает напоследок мне черчиллевское V. Вот бы и мне тоже манто с лисой, но живой, чтобы бросалась на каждого, кто подходил слишком близко. Впрочем, когда я остаюсь одна, легче не становится – все смотрю и смотрю на гроб, словно собираясь прожечь дыру в идеально отполированном дубе, потом, наконец, не выдерживаю и заговариваю:
– Кажется, я снова не оправдала возложенных надежд и спихнула всю организацию на Доггера. Или ты этого и ожидал? Не знаю. Теперь уже ничего не поделаешь. Я буду здесь и ночью, а завтра мы поедем в церковь. Мне нравится Доггер, кажется, он был хорошим другом тебе и вызывает доверие, что странно – ничего про него толком не знаю. Интересно, где ты сейчас, сверху или снизу? Боже, извини, опять я… Дом стоит, свет не горит. Зачем ты скрыл письма? Оказывается, я о тебе мало что знаю… Доггер обронил, что ты прятал фляжки. От кого? От себя? И получается, кроссворды ты умел разгадывать куда лучше меня… Впрочем…
В галерею входит Доггер, я осекаюсь на полуслове, хорошо, что шептала – он не должен был услышать, но все равно отчего-то замирает. С тарелкой в руке, как дворецкий из прошлого. Только сейчас замечаю – на нем новый костюм, черный, как и полагается. Надо будет это тоже компенсировать, ведь купил его отчасти из-за меня.
– Агата, вам нужно отдохнуть. Если вы не хотите оставлять Агастуса одного, я посижу.
– В правилах написано, что должна дежурить именно я.
Доггер тяжело вздыхает и замирает рядом, смотря на гроб.
– Да, Агастус умел давать задания. Откровенно говоря, я боюсь, что вы утомитесь и опять… уйдете.
– Все в порядке. Но, наверное, вы правы, тут уместнее бы смотрелась моя мать, но она тоже умерла.
– Агастус упоминал. Мне очень жаль. Остается надеяться, что у вас остались о ней воспоминания.
– Она умерла в родах. Тарелка в ваших руках не выглядит как деталь костюма.
Он дергается, выныривает из неловкости.
– Миссис Тернер велела отнести вам сэндвич и не принимать отказа.
– Звучит ужасно. Давайте, не хочу, чтобы из-за меня вас избила пожилая женщина.
Пока давлюсь холодным мясом с хлебом и рассматриваю споудовскую тарелку – из моего любимого сервиза с малинами и бабочками, миссис Тернер умеет поддержать мелочами, – Доггер приносит еще один стул и садится рядом.
– Я могу что-то сделать для вас?
Обнимите меня кто-нибудь.
– Нет, вы и так сделали все и даже больше.
– Тогда, разрешите, сделаю кое-что для себя? Надеюсь, вы не сочтете это оскорбительным.
– Вы будете одеты?
От неожиданности издает короткий смешок и тут же осекается. А я не могу решить, была ли это неуместная шутка или нечто другое. Но столь же неуместное.
– Да.
– Тогда вперед.
Доггер берет пустую тарелку из моих рук и ставит ее на крышку гроба. Что ж, начало, прямо скажем, вызывающее – отец бы оценил. Прикурив сигарету, Доггер кладет ее на край тарелки. Дымок вьется, отравляя жизнь греческим героям потолка. Знакомый запах. Сперва чуть сладковато, а потом сразу словно железные опилки в носу.
– Плейерс?
Он кивает и прикуривает еще одну – себе. Кажется, я начинаю понимать. Отец бросил курить сразу после войны. Я больше ничего не говорю, не прошу сигарету себе, не мешаю их беседе – возможно, у Доггера куда как больше невысказанных мыслей, чем у меня.
* * *
Так получилось, что в церкви Всех Святых я сижу в одиночестве.
Видимо, Мэттью думал, что со мной сядет Доггер, а Доггер, что Мэттью. В итоге они сидят рядом на скамье и злобно шепчутся, сблизив головы, а я наблюдаю за ними из левого трансепта.
Рядом стоят три стула – для кого? Может, викарий слышал от отца, что существует побочная ветвь Ласселсов? Вот уж кого не стоит ждать ни на похороны, ни на свадьбы, ни на День Содружества – еще мой дед страшно разругался со своим братом, а потом мы неудачно – или удачно? – примирились падением шкафа на тетушку. Ничего – за моей спиной на гробницах лежат два алебастровых памятника – всего памятников шесть – и под каждым из них Ласселсы, а прямо передо мной стоит гроб отца. Можно сказать – я в окружении родственников, так что самое время проявить стойкость, возможно, сейчас смотрят на меня сверху, через крышу, укрытую вестморлэндским сланцем.
Викарий выходит к кафедре – начинается. Я успела подремать около десяти минут в «фантоме II», а до этого перенервничать из-за того, что он не завелся с первого раза – пять лет не случалось события, ради которого стоило бы заводить «фантом». Отец любил эту машину и называл не иначе как мечта. Мечты, если их слишком оберегать, имеют привычку быстро ржаветь. Помню, как на момент покупки метался – купить «роллс-ройс» второй или третьей серии, ходил и терзал расспросами всех подряд. Даже поехал в Харвуд в мастерскую, где наконец получил ответ – только II, потому что III, пусть и с какой-то штукой, облегчающей поворот руля, но мотор ни к черту.
– «Я есмь воскресение и жизнь; верующий в Меня, если умрет, оживет. И всякий, живущий и верующий в Меня, не умрет вовек».[4]
Вероятно, отец не верил, иначе встал бы прямо сейчас из гроба и в своей саркастичной манере пожелал всем доброго здравия. Боже, что я несу, надеюсь, это от усталости, или мысли про Бродмур все же пророческие?.. Викарий все говорит и говорит – теперь идут цитаты из книги Иова, что-то про прах и плоть, – я с трудом сдерживаюсь, чтобы не закрыть глаза. Смотрю на Мэттью. Он пытается сдержать зевок. Мы скорбим недостаточно. Я. Скорблю недостаточно. Но как заставить
