Черное Сердце - Анна-Лу Уэзерли
«Ты был всего лишь ребенком».
«Я никогда не была ребенком, «шипит она, «я сосала член своего отца в пять лет».
Я внутренне морщусь. Я смотрю на фотографии на столе, чтобы напомнить себе, кто она такая, на что способна.
«Так вот почему ты убила Найджела Бакстера и Карен Уокер, Ребекка? Было ли это возмездием за твои собственные страдания, за то, что твой отец сделал с тобой?
Она фыркает на меня, как на идиота, который понятия не имеет.
«Твоя мать тоже страдала, не так ли, долгие годы ужасного насилия, не поэтому ли ты убил ее, избавил от страданий, прекратил их навсегда?»
«О, Дэниел, ты действительно ничего не знаешь, не так ли?» Она бросает на меня жалобный взгляд. «Я не убивала свою мать, — говорит она, — это сделал мой отец, ну, настолько хорошо, насколько. Мать, она столько раз пыталась покончить с собой за эти годы, что я в конце концов сбился со счета. Таблетки, алкоголь, дважды перерезал себе вены.… В конце концов, она бросилась с лестницы. У нас был большой дом с большой викторианской лестницей. В первый раз она просто потеряла сознание, поэтому попыталась снова и сломала лодыжку, не очень хорошо получилось. Третья попытка ей почти удалась.» Ребекка, кажется, на мгновение уносится куда-то в другое место. «Она сломала обе ноги, у одной открытый перелом, и спину. Она все еще дышала, когда я нашел ее, но я знал, что это плохо, я знал, что она будет страдать еще больше, что она уже страдала и хотела умереть. Я полагал, что это только вопрос времени, когда мой отец действительно убьет ее, или что она снова попытается покончить с собой. Я просто не мог смотреть, как она мучается. Физическая боль была достаточной пыткой, но хуже всего было наблюдать эмоциональные и психологические страдания. Она даже не могла правильно покончить с собой, она была просто так… так побеждена им, годами жестокого обращения, и поэтому я немного посидел с ней внизу лестницы, наблюдая, как она то приходила в сознание, то теряла его, под кайфом от коктейля из отпускаемых по рецепту лекарств, которые в основном позволяли ей функционировать как человеку, бормоча чепуху, причитая. А потом я поцеловал ее, подложил подушку ей под голову, а другую — на лицо, держал так и напевал ей детские стишки, совсем как те, которые она пела мне, когда я был ребенком. Она не брыкалась и не кричала, она не могла, я полагаю, из-за травм, но я не думаю, что она сделала бы это в любом случае. Она приветствовала свою смерть. Если бы она могла поблагодарить меня, я знаю, она бы это сделала.»
Мое сердце стучит о ребра, но я молчу, позволяя ей закончить. «Мой отец, он запаниковал, подумал, что его разоблачат, что все это выйдет наружу, то, что он натворил, годы физического, эмоционального и, «она делает небольшую паузу, «сексуального насилия, и поэтому он бросил меня под автобус, состряпал историю для полиции, сказал им, что я злая, дитя дьявола, умственно неполноценная, больная, и что я убила ее. Он сказал, что мне нужна психиатрическая помощь, и поэтому он, они, посадили меня в тюрьму.»
«Почему ты не сказал правду? Почему ты не доверился кому-нибудь раньше, соседу, учителю, родителям друга?»
«Друзья? У меня не было друзей», — ее тон пренебрежительный, она, кажется, так же равнодушна к собственным страданиям, как и к страданиям других. «Ты понимаешь, что такое страх, Дэниел? Я имею в виду настоящий страх?»
«Да», — я делаю паузу, думаю, что понимаю». И моя память возвращается к той ночи, когда они пришли сказать мне, что Рейчел мертва, я думаю о ледяном страхе, который огнем проник сквозь мою плоть и кости.
«Страх — самая изнуряющая из всех эмоций. Он парализует тебя, управляет каждым твоим моментом бодрствования и мыслями. Он обуславливает тебя. И я жил в страхе. Жил с этим каждое мгновение со дня своего рождения. Меня учили так сильно бояться своего отца, что я научился принимать это, принимать все оскорбления. Страх стал моей нормой. В конце концов я обнаружил, что не могу жить без этого, не могу функционировать. Я рассказал Мэгнессону о жестоком обращении, но к тому времени меня списали со счетов как психопата. Очевидно, представляет опасность для меня и других; поврежденный товар, ремонту не подлежит. В каком-то смысле было легче сказать, что я виноват в смерти своей матери. Это держало меня подальше от моего отца, от его злых, извращенных поступков. Но это принесло новый набор страхов.»
«Что случилось с твоим отцом?» Она смотрит на меня, моргая. Ее кожа бледная, почти такая же белая, как ее волосы. «Проверки, которые мы сделали, говорят, что он умер естественной смертью».
Она смеется и откидывает голову назад. У меня мурашки по коже. Я делаю еще глоток воды и освежаю ее стакан, хотя она не притронулась ни к одной капле.
«Ничто из того, что делал мой отец, не было естественным».
«Но ты продолжала жить с ним, это верно? Вплоть до его смерти? Почему? Почему, если твой отец был монстром, о котором ты говоришь, ты вернулась к нему после того, как ушла из Грин Паркс? Это была какая-то неуместная преданность? Ты все еще боялась его?»
«Да», — говорит она. Я замечаю, что на ее коже выступили капельки пота, маленькие блестящие бусинки. «Я всегда боялась его, до самого конца».
«От чего он умер?»
«Он был сильным и подтянутым мужчиной, мой отец, с «отменным здоровьем», как он говорил. Без сомнения, дожил бы до глубокой старости.… эти ублюдки всегда так делают. Только хорошие умирают молодыми, не так ли, Дэниел? Как Рейчел».
Я стараюсь не показывать никаких эмоций при упоминании ее имени.
«Так почему же он не дожил до глубокой старости?»
«Я отравила его», — говорит она с торжествующим видом, ее глаза сузились. «Но я делал это постепенно, очень постепенно, день за днем… Я наблюдал, как его состояние ухудшалось в течение длительного периода времени. Крошечные, мизерные количества таллия ежедневно добавлялись ему в пищу и питье. Я был терпелив, я ждал. И со временем в вашем организме накапливается таллий, это токсин — и этого было достаточно, чтобы медленно, но верно вызвать у него болезнь, ослабить его и поддерживать постоянное плохое самочувствие. Через некоторое время он начал лысеть, и это его по-настоящему разозлило». Теперь она улыбается, и я вижу, что
