Тайна Ненастного Перевала - Кэрол Гудмэн
Она закончила в стиле миллениалов, вопросом. Неудивительно, что мы, ее читатели, все еще ждем ответа. Что, если бы она могла дать этот ответ читателю?
Открываю ящик стола и достаю фирменный лист бумаги «Гейтхаус» – старомодный бланк с тиснением, логотипом издательства в виде особняка, и нахожу ручку. Начинаю писать и останавливаюсь. Вероника Сент-Клэр ничего не видит. Но должен же ей кто-то читать письма.
«Уважаемая мисс Сент-Клэр!
Простите меня за нахальство, с которым я решилась писать Вам напрямую. Я работаю в издательстве „Гейтхаус“, и читаю адресованные Вам письма от преданных поклонников, а сейчас, так как это моя последняя рабочая неделя в издательстве, должна присоединиться к их хору. Мы все ждем продолжения! Нам всем хочется узнать, что случилось с Джен и Вайолет. Нам всем хочется вернуться в Ненастный Перевал. Я понимаю Ваши трудности, но если бы Вы могли рассказать историю сопереживающему читателю, как Вы рассказали „Секрет Ненастного Перевала“, возможно, Вы бы согласились?»
Я останавливаюсь и думаю, стоит ли дописать еще что-то. Нужно ли ей сказать, что без продолжения издательство может закрыться? Что я потеряю работу? Но кажется несправедливым говорить ей о проблемах издательства и мелочным – о своих собственных.
«Надеюсь, Вы не откажетесь обдумать мое предложение, – заканчиваю я и подписываю письмо:
Ваш преданный читатель,
Агнес Кори.»
И пока я не успела передумать, кладу лист бумаги в конверт вместе с остальными, пахнущими фиалками листами, облизываю клеевой краешек сверху конверта, плотно закрываю клапан и запечатываю. Затем, убрав конверт в шопер вместе с рукописью о ясновидящем коте, спускаюсь по лестнице и сама иду на почту.
На улице, к моему большому удивлению, уже стемнело, и последний лучик света, проникший в окошко на чердаке, поглотил наползающий с реки вал тумана. Улица, обычно такая оживленная, сейчас почти пустынна. Уже не лето, напоминаю себе я, поднимая повыше воротник легкой джинсовой курточки и направляясь на восток, к Гудзон-стрит. Когда я начала работать здесь, в июле, народу кругом была тьма-тьмущая. Сейчас, в октябре, этот необычный уголок Вест-Виллидж, с мощеными улочками, вдоль которых стоят старые особнячки, будто выпал из двадцать первого века.
Этим вечером, когда туман скрадывает очертания зданий, он будто вернулся в девятнадцатый век – вплоть до звука лошадиных копыт, цокающих по булыжникам.
Я останавливаюсь, прислушавшись. Не подковы, а шаги. И не так далеко от меня. Но когда я вышла из издательства, на улице никого не было. Должно быть, просто не заметила в тумане. Лезу в карман куртки и сжимаю перочинный ножик, который всегда ношу с собой, ускоряю шаг…
И шаги позади тоже ускоряются.
Кто-то идет за мной. Кто-то, кто ждал у издательства. Может, это один из разозленных читателей – или из тех, кто винил Веронику Сент-Клэр в судьбе своей сестры. «Но я здесь ни при чем, – скажу им я. – Я даже здесь больше не работаю».
Огни Гудзон-стрит кажутся далекими и тусклыми. Я начинаю идти еще быстрее, сердце стучит в такт шагам и их гулкому эху, отражающемуся от скользких неровных камней. Туман липкой рукой охватывает лицо. Все это: туман, невидимый преследователь – напоминает мне о повторяющемся кошмаре из детства, в котором кто-то гнался за мной через непроглядный туман. Во сне я всегда падаю…
Нога соскальзывает в щель между двумя булыжниками, я теряю равновесие, и лодыжка подворачивается. Прямо как во сне, я падаю и слышу за спиной жалобный вой, будто стая собак уже готовится прыгнуть на меня…
А затем с Гудзон-стрит доносится шум голосов, и группа молодых смеющихся девушек заворачивает за угол. Одна замечает меня и кричит:
– Эй, это же здесь жила Кэрри Брэдшоу?[13]
– Дальше, на Перри-стрит, – откликаюсь я, радуясь, что пошла с Хэдли, когда она захотела показать мне эту туристическую достопримечательность из «Секса в большом городе». Торопливо догоняю их на углу и показываю нужное направление. Ободренная их не очень трезвой доброжелательностью, я поворачиваюсь к своему преследователю, но позади никого нет. Улица пуста. Стон раздается снова, и теперь я узнаю звук – это горн на реке, оповещающий корабли в тумане. «Ты сама себе все вообразила», – говорю себе я, опустив конверт в почтовый ящик на углу, и тут кто-то хватает меня за руку. Я подпрыгиваю, не сомневаясь, что это преследователь поймал меня.
– Вот ты где! – Это Аттикус, и его дыхание пахнет торфом от выдержанного виски. – Я шел в издательство за тобой, ты сказала, что придешь.
– Я сказала «возможно», – резковато возражаю я, еще не придя в себя от страха. Как если бы кто-то действительно шел за мной, и это не было одним лишь воображением. Лицо Аттикуса меняется, и я тут же сожалею о своих словах. – Но да, конечно, выпить мне не помешает.
В «Белой лошади» царит оживленный гул голосов, там светло и тепло, особенно после сырости снаружи. Кайла с Хэдли устроились за угловым столиком под портретом Дилана Томаса, вместе с ними Серж и Риз, друзья Аттикуса по колледжу. Они двигаются на скамейке, освобождая нам место. Риз наливает нам обоим пива с пеной из почти пустого кувшина, а Серж продолжает пересказывать какие-то события с Кинофорума, на котором он работает билетером. Хэдли внимательно слушает, а Кайла с занятым видом листает что-то в телефоне. Бросив взгляд на экран, я вижу, что она листает посты анонимного аккаунта в соцсети, где публикуют ехидные мемы об издательской сфере.
– Ты закончила с той рукописью? – спрашивает Аттикус.
Пару секунд я не могу вспомнить, что я сама сказала ему о своих планах.
– Да, – киваю я, придя в себя. – Но все оказалось так плохо, что в итоге рецензия будет негативной.
Кайла поднимает взгляд от экрана:
– Тебе нужно будет дать больше информации, чтобы в редакции смогли составить письмо с отказом.
– А разве там не пишут одно и то же? – интересуюсь я, отхлебывая пену с пива.
– «И хотя рукопись многообещающая, в итоге не могу сказать, что персонажам удалось меня тронуть», – произносит Аттикус, в точности подражая аристократическому выговору Кертиса Сэдвика.
– «Но у других может оказаться иное мнение», – вторят Кайла с Хэдли хором, точно жуткие близняшки из «Сияния»[14].
– Иногда, – произношу я, – мне кажется, что милосерднее было бы сказать: «Это правда плохо. У вас нет таланта. Найдите другой способ зарабатывать на жизнь».
– Ты просто выгорела, – замечает Хэдли. – И выгорания вообще сложно избежать – учитывая, сколько всего нам приходится делать сверх плана, и за такую низкую плату – и к тому же читать столько ерунды.
