Проблема наблюдателя - Песах Амнуэль

— Мотив? — удивление миссис Штемлер было неподдельным. — Простите… Вы сказали: мотив? Вы считаете, что Браннер сделал это намеренно?

— Нет. — Розенфельд покачал головой. — Браннер — хороший ученый, он проводил эксперименты в точности так, как было обсуждено с профессором, тщательно придерживался рассчитанных параметров… У Браннера не было мотива убивать своего научного руководителя.

— Так почему же… — начала миссис Штемлер, но Розенфельд не дал ей закончить фразу.

— Мотив был у вас, — мягко произнес он.

Миссис Штемлер сцепила пальцы так, что они побелели.

Молчание продолжалось долго. Больше минуты — вечность, когда каждая секунда ощущается, будто столетие.

— Вы очень его любите? — Розенфельд задал вопрос так тихо, как мог. Прошептал? Только подумал?

— Мы с Иосифом любили друг друга.

Когда-то.

— Я говорю о Дарси.

Розенфельд знал, что она не справится с чувствами, если услышит имя.

Роза Штемлер сидела прямо, высоко подняв голову, смотрела не на Розенфельда, а выше, на картину, висевшую на противоположной стене гостиной. Розенфельд обратил внимание на картину, когда вошел: копия (вряд ли оригинал) работы старого (не по возрасту, а по времени) художника. Скорее всего, фламандская школа, хотя, может, итальянская — Розенфельд слабо разбирался в живописи. Женщина в возрасте и юноша лет двадцати. Позируют, держась за руки и глядя друг на друга. Прекрасно выписанные детали одежды, выразительные лица. Но главное в картине — взгляды. Нечто нематериальное и невыразимое красками на холсте. Но художнику удалось. Женщина влюблена. Больше: она любит всем сердцем, для нее в жизни нет ничего, кроме этого юноши, взгляд которого пуст, как мусорная корзина, стоящая у ног женщины. Вряд ли эта деталь была случайной.

— Если вам трудно говорить, — сказал Розенфельд, — я расскажу сам. И… Миссис Штемлер, я эксперт, а не следователь. У меня нет права вести дознание.

Она скажет. Она все равно скажет. Она не сможет больше держать это в себе.

— Я догадался… — продолжал Розенфельд. — Нет, догадался — неправильное слово. Рассчитал. Сложил мозаику. Важный элемент лег на место только что. Эта картина. Мотив.

Миссис Штемлер прерывисто вздохнула, и Розенфельд заговорил быстро — он не боялся, что его прервут, не боялся, что ошибся в выводе. Он хотел вложить суть в единственную фразу — и не получалось.

— Вы всю жизнь писали о любви стареющих женщин к молодым мужчинам. В диссертации о российской литературе второй трети девятнадцатого века вы исследуете ту же проблему. Это стало частью вашей натуры. Стареющая женщина и молодой мужчина. Возможно, у вас были связи с собственными студентами. Возможно, ваш муж знал об этом, но предпочитал закрывать глаза — для него прежде всего была наука, физика. К вам в дом приходили его сотрудники — молодые люди. И однажды вы обменялись взглядами с Дарси. Вы гуманитарий, но всю жизнь прожили с физиком, умевшим рассказывать о своей науке, увлекать ею. Вы не понимали деталей, но их знал Дарси, а вы прекрасно разобрались в мужских характерах. С мужем в последние годы вы… Но не будем о этом. Не мое это дело. Я эксперт. Теперь я знаю — зачем, а как — знал еще вчера. Эксперименты по телепортации пока проводят в тестовом режиме. Эксперимент комплексный — работают все установки, и результат непредсказуем. Может получиться, может — нет. Вы рискнули.

Розенфельд не боялся, что миссис Штемлер его прервет, но сейчас хотел этого и сделал паузу. Дал ей возможность.

Миссис Штемлер молча смотрела на картину за спиной Розенфельда.

— Почему? — тихо спросил он будто сам себя. — Можно было иначе. Развестись.

Миссис Штемлер сказала, обращаясь к юноше на картине:

— Если бы я ушла к… А он ученый, это… Он бы его прогнал, потому что… А он не мог без… Эксперимент важнее… Вы не понимаете, а я… Я много лет была женой физика… Он… Если бы я ушла от… Он бросил бы меня… Через год… Или месяц…

О ком она говорила, не закончив ни одной фразы? Он и он. Двое.

— Вот как… — пробормотал Розенфельд. «Миссис Штемлер, — вспомнил он Сильверберга, — из той категории женщин, которые говорят только то, что считают нужным, и только тогда, когда уверены, что промолчать невозможно».

В мозаику лег последний элемент.

— Вы сказали инспектору, что, когда профессор не отвечал на ваши крики, вы стали звонить ему, он не брал трубку. Все верно. Семь звонков — один за другим — на мобильный телефон профессора, потом в 911. Но был еще звонок — на полчаса раньше. Вы звонили мужу, он был еще жив. Он обычно сидел на диване, вне зоны телепортации. Вы попросили его пересесть в кресло. Почему? Как вы объяснили свою просьбу?

Розенфельд говорил монотонным голосом, ни единой эмоции — впрочем, никаких эмоций он действительно не испытывал: никогда не понимал женщин, логика их была ему недоступна, так он говорил сам себе и, конечно, ошибался. Люди очень плохо разбираются в себе. В других — тоже, но другие совершают поступки, поддающиеся анализу. Собственные поступки анализировать трудно — совершать легко…

Розенфельд не надеялся на ответ. Она ответила.

— Я не просила Иосифа пересесть.

— Но..

Объяснение разрушалось. Главный элемент из мозаики выпадал.

— Я попросила Иосифа посмотреть, когда мы с ним познакомились. Число. Сказала: не могу вспомнить.

Голос дрогнул.

— В ящике стола лежала старая тетрадка, — продолжала миссис Штемлер. — Мой… наш общий дневник. Московский. Сейчас он в полиции.

— Господи, — пробормотал Розенфельд. — Вот оно как. Да. Я читал.

— Открыть ящик и достать тетрадку можно, только сидя в кресле.

Розенфельд понимающе кивнул.

— Полчаса спустя, — сказал он, — вы стали звонить беспрерывно — трубку профессор не брал, и вы поняли, что можно вызывать службу спасения.

— Майк… Дарси ничего не знал, — невыразительным голосом произнесла миссис Штемлер, продолжая смотреть на картину за плечом Розенфельда. Ему почудилось, что юноша на холсте сделал рукой отрицательный жест, а женщина приподнялась и поцеловала его в губы.

— Верю, — сказал Розенфельд, не веря. — Я говорил с ним. Такой же истовый ученый, как Браннер и ваш муж. Легко манипулировать людьми, думающими только о работе?

Миссис Штемлер с трудом оторвала взгляд от картины и посмотрела, наконец, Розенфельду в глаза. Молча. Вопросительно.

Он покачал головой.

— Я не следователь, — сказал он. — Я напишу научное экспертное резюме. Если инспектор сумеет связать красное с кислым…

Он пожал плечами.

— Если бы вы не подписали просьбу об аутопсии…

Зря он об этом напомнил.

— Браннер хотел быть уверенным, что это