Черное Сердце - Анна-Лу Уэзерли
«Я… я…» — повторяет она, открывая и закрывая рот, как рыба. Она хочет, чтобы я перелил содержимое своего рта в ее, и я должным образом подчиняюсь, но это напоминает мне о Рейчел, потому что мы часто так делали, делились напитками и жевательной резинкой, делились всем. Она извивается подо мной, хотя я не смею взглянуть на нее сверху вниз и держу глаза закрытыми. Мне страшно, я на самом деле боюсь смотреть на нее, видеть ее обнаженное тело под моим, потому что она не Рейчел, она не моя девушка, и все же, если я буду держать глаза закрытыми… Теперь она тянет за мой ремень, расстегивает его и пуговицы ширинки. Ее руки на ощупь мягкие и теплые, ее тело упругое и шелковисто-гладкое; моего носа достигает ее интимный, легкий аромат. Я немного отстраняюсь от нее, поэтому она придвигается ближе, перекидывая ногу через мою сторону, почти прижимая меня к себе. Она снова начинает целовать меня, но чувствует мое нежелание. Момент упущен, и она мягко перекатывается с меня на спину, ветерок, дующий с террасы на крыше, укрывает нас.
Я внезапно чувствую себя абсолютно трезвым, и вместе с этой трезвостью приходит чувство, что все это неправильно, и я не хочу быть здесь. Я чувствую себя несчастным и пытаюсь заговорить, но она останавливает меня.
«Все в порядке, Дэниел, «мягко говорит она, «правда».
Я проглатываю слезы, которые скопились в уголках моих глаз, и ненавижу себя.
«Ты просто не готов или это я?»
Я хочу посмотреть на нее, но не делаю этого. Меня гложет чувство вины, вины за то, что я чуть не отпустил Рейчел, занявшись любовью с другой женщиной, и вины за то, что я не занялся любовью с Флоренс, обнаженной Флоренс, которая лежит рядом со мной на кровати отеля, за которую я заплатил. И это такой странный и непривычный опыт — отвергать красивую обнаженную женщину, которая, кажется, искренне заинтересована во мне и заводится от меня. Это впервые для меня и, я подозреваю, для нее тоже.
Я хочу сказать ей, что это не она — что это я, — но даже в моей голове это звучит так банально, что я внутренне съеживаюсь. И, по правде говоря, я не совсем уверен, в чем дело — в ней или во мне, или в нас обоих, или во всем остальном, или в выпивке, или в деле, над которым я работаю…
«Мне так жаль», — наконец говорю я. Я чувствую себя опустошенной, измученной, пораженной внезапным и сильным недомоганием. «Я должна идти».
Я сажусь, но она нежно касается моей руки.
«Не уходи, Дэниел», — говорит она, и тон ее голоса почти сводит меня с ума. «Останься здесь, ляг со мной, просто ляг со мной».
И хотя меня одолевает настоятельная необходимость уехать, я делаю, как она просит, потому что не могу быть настолько жестоким. Это не ее вина.
Некоторое время мы оба молчим, и это не то чтобы неловко, скорее смиренно. Кажется, прошла целая вечность, прежде чем Флоренс сказала: «Расскажи мне о ней, расскажи мне о Рейчел».
Солнце встает, когда я возвращаюсь домой; это прекрасное утро, ясное и яркое, обещание наступления нового дня. Мне нравится это утреннее время, не в последнюю очередь потому, что без пробок Лондон выглядит по-другому, почти безмятежно.
Я включаю радио; оно играет песню Флитвуда Мака «Go Your Own Way». Я отчаянно хочу попасть домой, принять душ, смыть часть вины и печали, которые липнут ко мне, как пот. Кофе и душ, вот что мне нужно. Тогда со мной все будет в порядке…
У меня звонит телефон. Я сразу думаю, что это она, но потом понимаю, что у нее нет моего рабочего номера.
«Ты не спишь, Дэн?»
Это Делани. Меня раздражает, что он называет меня «Дэн» в такой чересчур фамильярной манере, хотя я знаю, что так, наверное, не должно быть. Я думаю отругать его за фальсификацию телефонной записи и за то, что он переложил ответственность на Дэвиса, но пропускаю это мимо ушей, потому что в его тоне слышна настойчивость; она сквозит в этих нескольких словах, и это раздражает меня.
«Ну, теперь я такой, — говорю, — почему?»
Наступает очень короткая пауза, прежде чем он говорит: «Потому что был еще один. У нас есть еще одно тело».
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
Запах нечестивый: гнилостный, удушающий, холодный и тяжелый. Я пытаюсь сдержать рвотный позыв еще до того, как вхожу в комнату. Трудно описать, насколько оно прогорклое для тех, кому посчастливилось никогда не ощущать запаха смерти или разлагающегося трупа. Иногда люди спрашивают меня о мертвых телах, видел ли я их, как они выглядят и пахнут, и даже Рейч было любопытно. Но очень трудно передать словами, насколько мерзок, противен и агрессивен этот запах. Конечно, он варьируется от тела к телу и в разных обстоятельствах: как долго они были мертвы, температура и тому подобное. Но это запах, который вы мгновенно узнаете и никогда не забудете. Газы и соединения в разлагающемся человеческом теле, которое разжижается изнутри, издают безошибочный, мгновенно узнаваемый и в то же время неописуемый запах. Я полагаю, что если вы возьмете полное мусорное ведро, набитое объедками, и оставите его на сильном солнце на неделю, затем добавите галлон диареи, немного гниющих рыбьих потрохов и внутренностей и тысячу тухлых яиц, то получите нечто близкое — и это лучший запах смерти, который когда-либо мог быть. Это действительно так отвратительно.
Криминалисты опечатали квартиру, и только что приехали фотографы. Я прикрываю рот рукавом в тщетной попытке не вдохнуть зловоние.
Это похоже на сцену из фильма ужасов, вроде того Седьмого фильма, в котором снимались Брэд Питт и Морган Фримен, где Кевин Спейси отрезает Гвинет Пэлтроу голову и кладет ее в коробку в конце. Жертва сидит на кровати, скорее ссутулившись, чем сидя на самом деле, и ее голова наклонена вперед, подбородок упирается в левую сторону груди, как у марионетки, у которой резко перерезали ниточки. Ее кожа бледно-серая и в крапинку. На простынях заметна кровь, черные засохшие лужицы пятнают пуховое одеяло в цветочек. Ее обнаженные запястья разрезаны вертикально. Я замечаю пузырек с таблетками, несколько таблеток разбросаны по
