Секреты Примроуз-сквер 1 - Татьяна Лаас

Летун отозвался из угла:

— Тебе лучше не знать…

Йен стащил с сушилки старые сухие носки, штаны и свитер, быстро оделся и, прихватив ведро, направился на улицу — к колонке за свежей водой.

— М-да, и ведь знал, кого пускал в дом.

Забияка буркнул:

— Эль Фаоль… Прости, а?

Йен обернулся на летуна в дверях кухни:

— Не зови меня так, хорошо?

— Ты знаешь, что со мной сделает Дуб, если я не буду тебя так звать?

— Дуб далеко, а я рядом.

— Дуб все знает.

— Ага, все-все, например, как я в больнице валялся — все-все знает. Не зови меня Эль Фаолем…

Этот разговор повторялся и повторялся, приводя к одному и тому же результату —- Забияка дернул голым плечом и принялся развешивать свою одежду на сушилке:

— Эль… — Это был единственный удовлетворяющих их обоих вариант имени Йена. — Эль… Пойми, если ты что-то не знаешь, это не значит, что Дуб не знает все.

— Кстати, я тебя простил… — Йен закрыл дверь кухни, чтобы не выстужать помещение, и пошел на улицу. — В конце концов я мог раньше на пару лет прийти домой так рано.

Вернувшись домой, Йену снова пришлось отправлять на сушилку штаны, носки и свитер — погода разошлась не на шутку. Если дождь не утихнет к полуночи, то завтра Йену нечего будет предъявить Даффу в качестве банды «Белых наколок». Сходив в спальню на втором этаже и поменяв мокрое белье на свежее, неприятно царапавшее кожу, он спустился вниз, на кухню.

Уже одевшийся в чистое — простые холщовые штаны и рубаху, Забияка проявил несвойственное ему милосердие и, стоя на кофемолке, мрачно крутил ручку:

— Ковшик поставь — я тебе желуди размолол.

Стаскивая с сушилки последние сухие штаны и натягивая их на себя, Йен лишь уточнил:

— И как же моя просьба? Я же запретил тебе прикасаться к корзинке, где лежат желуди.

На буфете, где хранилась посуда и мешочки с крупами, на одной из полок стояла корзинка, куда Йен складывал многочисленные подарки от деда — всегда и постоянно желуди.

Забияка дернул плечом:

— Я свои помолол. Ты мне должен три желудя.

— С чего бы? — Йен слил грязную воду из кастрюли и принялся её мыть. Хотелось супа, чтобы тепло и чувство сытости быстрее разошлись по телу, но суп так долго готовить, что, пожалуй, проще снова сварить кашу. — На кофе надо всего два желудя.

— Третий — за услуги кофемола! — буркнул Забияка. — Я тебе, что, мельник, что ли?

Йен, кочергой ловко сняв чугунные кольца с конфорки, поставил на плиту кастрюлю и забросил в неё овсянку, заливая водой. Забияка вздохнул и слетал за солью, щедро кидая её в кастрюлю.

Йен улыбнулся:

— Ты не мельник, — он стащил кольца и с мелкой конфорки, пристраивая ковшик с водой, куда Забияка принялся ссыпать толченые желуди, таская их при помощи магии.

— Ща скажешь — нахлебник. — Забияка обожал бухтеть и задирать.

Накрывая кастрюлю с кашей крышкой, Йен отрицательно качнул головой и наконец-то позволил себе опуститься в свое любимое кресло у обеденного стола — колено уже не ныло, оно завывало от боли, требуя внимания.

— Ты же знаешь — я таким не попрекаю.

— Ага. Знаю. Вслух не скажешь, но подумаешь. — Летун опустился к печной дверце и принялся уговаривать огонь — воздушники легче находили с ним язык, когда как все лесное в Йене привычно подрагивало от страха.

— Ты бы осторожнее… — начал было Йен об огне, но Забияка его оборвал, поняв по-своему:

— Не трясись! Сегодня приходил маг — проверял меня, ворча, когда же ты нахлебника выкинешь наконец-то! Устал он, видите ли, каждую неделю приходить и проверять — я ли магичу. Кстати, ты бы это… Помагичил — еще чуть-чуть, и утром колено не согнешь из-за скопившейся крови в суставе. Кто тебя так?

— Да ерунда! — отмахнулся Йен.

— Ерунда не ерунда, а колено-то поберег — тебя-то жизнь крыльями не одарила.

Кофе в ковшике радостно забулькал, выплескивая пену на плиту.

— Дохлые феи… — выругался Йен, и Забияка вновь стал подозрительно заботлив:

— Сиди уже. Сейчас сам все сделаю…

Йен зевнул, и плед, послушный магии Забияки, опустился на него, укутывая.

— Спасибо. Ты сегодня такой милый — даже страшно становится.

Забияка дернул плечом:

— Так… Кастрюля же.

— Я же сказал: я тебя простил. Тут и моя вина есть — надо было предупреждать. Подозревал же, что в лужах вы не от большой любви к ним моетесь.

Забияка, магией отправляя вкусно пахнущий напиток в кружку перед Йеном, мягко и ласково улыбнулся, но только так, чтобы тот ничего не заметил.

— Пей, — он привычно буркнул, — пей, Лесное дитя.

— Перестань, а? — Йен придвинул к себе сахарницу, стоявшую перед ним на столе, и щедро добавил себе три чайных ложки сахара.

Забияка, проверив кашу, чуть побулькивающую в кастрюле, перелетел на колено Йену и принялся поправлять потоки магии, уменьшая боль и опухоль:

— Ничего-то ты сам не можешь, Эль Фаоль. Горе ты луковое, а не Эль Фаоль…

— Просил же.

— Хорошо — Эль.

— Кстати, — прихлебывая горячий кофе, напомнил Йен, — что ты там о деде говорил? Который якобы всегда в курсе? Ты, что ль, шпионишь для него?

— Как можно?! — возмутился Забияка. — Я?! Не для этого меня мама родила — шпионить… Скажешь тоже! Он сам все знает. Думаешь, когда ты в больнице овощем две недели лежал, это тебя целитель от Шейла вылечил? Да ничего подобного — дед твой приходил. Неделю пешком шел, между прочим. Пришел и потом два дня тебя водой лесной отпаивал. Так что… Смирись, Эль Фаоль. Иначе тебя никак не назвать. Пришибет меня твой дед и скажет, что так и было. А я жить, между прочим, только-только начинаю.

Йен промолчал, мелкими глотками выпивая напиток — воздушники жили до отвратительного мало. Забияке было уже больше пяти лет, значит, еще полгода, от силы год, и Йен снова останется один. На фоне такой короткой жизни ссориться из-за какой-то кастрюли было глупо.

Походив по колену Йена и оттоптав его, Забияка побурчал для вида и рванул к кастрюле — заниматься кашей. Йен пошевелил ногой, проверяя колено, и все же встал — пошел доставать из буфета масло. Нога, на удивление, разнылась, но совсем чуть-чуть.

— Спасибо, Забияка, — поблагодарил летуна Йен.

— Ну-ну, спасибо — не желудь. Само не прорастет!

— Вымогатель, — улыбнулся Йен, раскладывая кашу по двум тарелкам — в одну совсем мелкую