После выстрела - Магомед Мусаевич Мусаев
Всюду терпение нужно, а мы, чеченцы, горячи. Терпение горы покоряет, вспыльчивость человека губит.
Мурдал умолк на мгновенье, закурил, посмотрел на Мовсара, который слушал его внимательно, не перебивая, и продолжил:
— Ты можешь спросить меня, зачем я все это говорю, как проповедник. Любим мы тебя. Слушай меня, слушай нас, мы тебе ни единого слова не говорим не по любви, не по совести… пойми… Только одно нам нужно: чтобы вырос ты настоящим мужчиной, чтобы все было у тебя хорошо и чтобы счастье светило тебе каждый день, как солнце в ясные дни. Понимаю тебя, когда ты хочешь отказаться от завещания. Конечно, человеку приятнее иметь то, что собственными руками заработано. Но на первых порах, Мовсар, это не так-то легко. Потому хочу я, чтобы у тебя было кое-что… пока ты сам на ноги встанешь…
Мурдал тяжело вздохнул и заключил:
— Ну, вот и все. Теперь вы говорите. Ты, Мовсар, и ты, Зелиха.
Зелиха взяла завещание со стола, сложила его вчетверо и сунула в руку Мовсару. Он снова положил его на стол.
— Мовсар, что с тобой такое случилось, о каких деньгах вы говорили? — Зелиха испуганно заглянула в лицо сына.
— Летом, когда мы ремонтировали комбайны, я должен был сделать одну важную деталь и испортил ее. Вот с меня и вычли за нее. А дада внес.
— Что же ты, сынок, ничего мне не говорил? — с обидой спросила она.
— Так получилось. Ни тебе, ни отцу. Стыдно было.
— Стыдно? Может быть, перед товарищами по работе и стыдно. Но нас-то чего стыдиться? Мы ведь родные, свои. Ошибки у каждого человека бывают… Но чувствую, ты от нас и еще что-то скрываешь. Я отца не хотела тревожить, оберегала, а ты ведь пьяный пришел… И не впервые, Мовсар… Ох, не знаешь ты еще, что делает с человеком вино!..
Мовсар заерзал на своем месте, засопел.
Мурдал бросил на жену умоляющий взгляд, и она умолкла. Но тут же сделала движение рукой, чтобы снять нитку, случайно приставшую к рубахе Мовсара. Мовсар отстранился от нее.
Мурдал сразу уловил настроение сына, сразу почувствовал, что его слова не дошли до сердца Мовсара, и все эти нравоучения просто-напросто раздражают его.
Зелиха снова попыталась всунуть ему в карман завещание. И Мовсар снова, теперь уже довольно резко оттолкнул ее руку:
— Когда же я стану взрослым?
— И больше ничего ты нам не скажешь, Мовсар? — тяжело вздохнул Мурдал.
— Что я могу сказать, дада? Бросьте все это… — он ноздрями глубоко втянул воздух. — Честное слово, я же в конце концов не ребенок и не дурак!..
— Разве мы обидели тебя, сынок? — ласково сказала Зелиха. — Мы и не думали ничего плохого тебе говорить…
— Плохого — нет, а правду — да! — не выдержал Мурдал. — Нет, ты не только не ребенок, Мовсар, а пора тебе, пора стать мужчиной! Жить своим умом, не слушать сплетни. — Он с трудом встал, подошел к окну. — И если у тебя что-нибудь не получается, если тебя ругают, не злись на людей.
— Люди, которые обо мне плохо говорят, это… плохие люди!..
— Не надо так! — с укором сказала Зелиха. — Мовсар, я тебе твою любимую рубашку погладила. А знаешь, какой красивый галстук принес тебе отец! — поторопилась вслед за Мовсаром, который резко встал и пошел в свою комнату.
Она сама купила этот галстук, долго выбирала, советовалась с покупателями-мужчинами, рассердила продавщицу, которой надоело с ней возиться. А теперь, чтобы примирить Мурдала с сыном, выдала свою покупку за его подарок…
Мурдал, недовольный собой, побродил по двору, пытаясь кое-что поделать, но так ничего и не сделав, снова вошел в комнату.
Он с удивлением увидел, что поздно вернувшийся Мовсар принарядился, надел новый костюм, новый галстук и красуется перед зеркалом, видимо собираясь куда-то, а Зелиха стоит рядом и охорашивает его.
— Постели мне постель… — сказал он жене слабым голосом.
Проводив Мовсара до ворот, Зелиха постелила Мурдалу, и недоброе предчувствие овладело ею.
* * *
— Мовсар, Мовсар! — кричали под окнами ребята из мастерской. — Айда с нами! Сегодня в клубе художница выступает!
— Художница? — выглянул в окно Мовсар. — Какая художница?
— Элиса Овтаева. Рассказ о творческой поездке в Крым. — Мовсар узнал голос Ильяса.
— Хорошая художница, далеко пойдет! — сказал Ахняф.
— Если милиция не остановит, — усмехнулся Мовсар.
— Не смейся! На выставке в Грозном она себя показала! В книге отзывов — одни благодарности.
— Ну, ладно, пошли, — согласился Мовсар.
Спустя несколько минут он вышел из дому.
— Говорят, она какую-то новую картину пишет, — сказал Ахняф. — Только почему-то никому ее не показывает.
— Да, есть у нее такая картина, — подтвердил Ильяс. — Может быть, это та, которую она показывала нам с тобою, Мовсар?
Мовсар пожал плечами.
Возле клуба толпились нарядно одетые юноши и девушки.
Кое-где среди молодежи можно было заметить седую или лысую голову, белую бороду, пионерский галстук, старушечий платок.
Но вот раздался звонок, и все вошли в клуб. Когда расселись по местам, на сцену вышел руководитель художественной самодеятельности. Он осмотрел зал и произнес веско и авторитетно:
— Полагаю, дорогие товарищи, что нам пора начать этот чудесный вечер. Разрешите мне предоставить слово нашей землячке, художнице Элисе Овтаевой, вернувшейся с берегов Черного моря.
Раздались неуверенные аплодисменты, и рядом с руководителем появилась Элиса.
Осветитель направил прожектор прямо на нее.
— Я ездила в Крым по путевке выставочного комитета, — сказала она, по-школьному заложив руки за спину и выпрямившись. — Мне посчастливилось увидеть там много интересного.
Я побывала в бухте Сердолик. Сердолик — это желтовато-красный камень. А бухту назвали Сердоликом потому, что в ней нередко находят сердолики с изображениями людей, животных и птиц. А на горе Карадаг обнаружили рисунки на дереве. Я привезла кое-что. В фойе вы увидите то, что мне удалось собрать. Я думаю, что вам так же, как мне, все это понравится.
Элиса смотрела в темный зал, стараясь понять, как воспринимают ее рассказ слушатели. И, хотя в зале было темно и она почти ничего не увидела, потому что была ослеплена прожектором, все-таки почувствовала, что ее
