Искатель, 2002 №5 - Станислав Васильевич Родионов
Она тревожно открыла глаза — рядом ухмылялся тот, с раздерганной бородой, в блескучих круглых очках. Журналистка спросила:
— А где художник?
— Какой?
— Стоял на вашем месте…
— Викентий? Ушел в свой подвал.
— Почему в подвал?
— Потому что — одинокий волк.
Этим летом он завел порядок дважды в день моционить: утром и вечером. Надев спортивный костюм, Викентий подошел к «Взгляду». Бесовский мрак, подземная чернота, адская безысходность…
Иголочка сомнения уколола не больно, предупреждающе. Он хочет потрясти мир, в сущности, реализмом. В наше иррационально-безумное время? Когда минималистика, психоделика, перформанс, инсталляции, хай-тек… Японец Ямагата расписывает автомобили, художник Кулик сидит голым в клетке, художник Вздутьев пишет задом…
Викентий вышел на улицу, дошел до ближайшего просторного сквера и с полчаса бегал вокруг цветника. Бабушки улыбались, детишки припустили за ним. Но до спокойного парка было далековато — утро бы улетучилось.
Вернувшись, художник увидел, как от его двери отвалился какой-то парень в сизом плаще и темной широкополой шляпе. Наверное, толкнулся случайно. Но парень отошел к телефонной будке, остановился, обернулся и теперь смотрел на художника, или казалось, что его взгляд пролег до двери мастерской? Викентий, привыкший профессионально рассматривать людей, догадался, чем еще привлек этот парень: одеждой. Середина июня, теплынь, а он в осеннем плаще и плотной шляпе. Чтобы скрыть лицо?..
В мастерской ждала срочная работа: уезжавшая за рубеж дама попросила отреставрировать древнюю икону. Лик, видимо, покрытый вареным льняным маслом, почернел до исчезновения контуров. От времени и от копоти лампадок. Сперва надо убрать эту копоть. Вместо олифы — мягкий лак. Красочный слой укрепить осетровым клеем с добавлением меда для эластичности.
Чем чище становился лик, тем пронзительнее делался взгляд Христа. И тем больше радовался Викентий уже за свой «Взгляд», который не уступал иконному. Реализм, психоделика, перформанс… Или вот появился новый невротический реализм. Все это ерунда…
Плохой художник пишет то, что видит; хороший — что ему видится.
Во время работы Викентий не ел, если не считать чая и кофе. Но кончился торт: не хотелось отказывать себе в мелком удовольствии. Жизнь складывается не из дел и поступков; не из минут, дней и лет; а из мелких удовольствий и сладких наслаждений. Поэтому, не одеваясь, выскочил в булочную; люди поглядывали на жгучеглазого молодого человека в кофте, запачканной красками и пахнувшей грунтовкой и лаком. Тортик он выбрал фруктовый, с белой завитушкой, которая в такую жару холодила своим снежным видом.
Возвращаясь, он глянул на телефонную будку — парня в шляпе не было. Теперь тот стоял у рекламного столба и смотрел на него, на художника. Воротник плаща приподнят, шляпные поля затеняют глаза… Вот зачем ему нелетняя одежда — маскироваться. Викентии задержался у двери, проверяя впечатление… Парень разглядывал явно его, простояв у дома половину дня. Неужели Дельфин приставил к нему смотрящего, то есть хвост?..
Попив чаю и съев треть торта, Викентий продолжил работу. Иногда он прохаживался по мастерской. Стоял у самовара, задерживался у «Взгляда», читал афоризмы Гонкуров, сделанных сангиной на стене. «Тот, кто не презирает успеха, не достоин его».
Зачем Дельфин поставил соглядатая?
Викентий понял, что работать под приглядом он не может. Для появления художника и его творчества, как и для появления жизни на земле, нужны миллионы благоприятных условий. И кислород, непременно кислород…
Он решил глянуть, есть ли парень в шляпе, не мнительность ли разыгралась? Преимущество двери, выходящей на панель. Викентий выглянул: парня не было ни у телефонной будки, ни у рекламного столба. Художник сделал шаг назад, прикрывая дверь.
С той стороны ее дернули с такой силой, что Викентий вылетел на панель с легкостью тряпичной куклы. И нарвался переносицей на кулак — сине-зеленый свет расцветил улицу. Следующий удар в живот согнул его. Еще удар в висок, хрустящий, ошеломляющий. Художник сообразил, что его спасение в мастерской — юркнуть за дверь и запереться. Но кровь залила глаза, ноги сгибались, от боли перехватывало дыхание…
Спасли прохожие. Какой-то мужик сбил с парня шляпу и заломил ему руки. Собралась толпа. Вызвали милицию. Даже «скорую». Художнику сделали укол и забинтовали голову. Он видел все в тумане и ходил пошатываясь. Только в РУВД мир начал обретать привычные черты.
Плотный рыжеватый майор спросил без всякого сочувствия:
— Жалобу подавать будете?
— Очень даже буду! — чуть не выкрикнул из последних сил художник.
— Сейчас придет следователь…
— За что он меня бил?
— Злоба на все человечество.
— И отыгрался на мне?
— Ага.
— Больной или наркоман.
— Нет, здоров, — не согласился майор.
— Тогда почему же бросается на людей?
— Девушку любил…
— Многие любят.
— Какой-то подлец изнасиловал ее на лестничной площадке.
— Ну и что? — упал голосом художник.
— Жильцы дома узнали… Стыдуха.
— Сексуальный предрассудок…
— Девушка повесилась.
— Из-за… этого?
— Ага, из-за сексуального предрассудка.
Боль въелась в голову, словно удары повторились. Викентий погладил бинт, пробуя боль отогнать. Но она, наоборот, растеклась по всему телу. Сжался желудок, заломило грудную клетку… Майор, разглядывая его рыжеватым взглядом, спросил с едким напором:
— Ну, так будете подавать жалобу?
— Нет.
Художник захлопнул дверь. Вечер был испорчен. Творить можно только в радости. Он слонялся по мастерской, изредка подходя к зеркалу. Синяк расцветал прямо на глазах. Викентий усмехнулся: ломаешь голову над получением цвета… А природа, не прикладая сил, свободно играла на его лице желто-сине-зеле-ными оттенками.
Викентий прошел на кухню и смешал в бокале водку с тоником. Выпив, он понял, что не синяк внес смуту в его душу и даже не сама выходка хулигана.
Расстроила вероятность. По городу бродили тысячи неполноценных личностей: алкоголики, бомжи, наркоманы, безработные, какие-то переселенцы… Обиженной девице не представит труда нанять парня расправиться с художником. И киллера нанять просто, как купить бутылку — за ящик водки алкаши маму родную угробят.
Выпитый коктейль взбодрил: есть же крыша — Дельфин. Эта мысль, похоже, взбодрила не только его, но и телефонный аппарат. Викентий снял трубку. Гнусоватый — из морских глубин — вызванный памятью художника голос спросил:
— Трахаешься?
— Позвольте…
— А дело побоку?
— Какое дело?
— Художник, ты гнилой струей воду не мути. Как банкирша?
— Больше я у нее не был.
— А она звонит?
— Каждый день.
— Что же ты, падла, творишь? Тему под корень! Я не скрываю, у нас есть свой интерес. Но тебя-то, сук безмозглый, разве своя картинная галерея не интересует?
— Вообще-то…
— Художник, не забывай, что ты у нас на крючке.
— Я не отказываюсь, но как?
— А
