Дело с довоенных времен - Алексей Фёдорович Грачев
Илья, неожиданно появившийся в кладовке, приглашение, этот парень...
— А тебе что за забота?
— Думаю, смылся ты с «дуваном»[4].
— Но, ты! — выдавил Буренков, загораясь злобой, и сжал кулаки.
Но Илья снова подтолкнул его игриво локтем:
— Брось ты, Рома. Что уж, и спросить нельзя. Просто Кореш думает своей башкой всегда про банки, да кассы, да магазины. Тоже ведь когда-то «заходил» не раз.
— Кассы не брал, — угрюмо ответил Буренков.
— Не брал, и ладно. Кореш тоже отвык от этого дела.
Стукнула дверь, и на пороге вырос высокий, худой человек с горбатым носом, с блестящим черепом, одетый в зеленый френч, на котором пуговицы блестели, точно были начищены только что. Весь как строевой командир.
— А вот Иван Иванович! — воскликнул Илья.
Вошедший остановился возле Буренкова:
— Иван Иванович, — сказал он и протянул руку.
Буренков подал свою — ему стало не по себе от этих глаз, вылупленных на него, и снова охватило раздражение. «И чего они все вокруг свились, как стая воронья́».
— Роман, — ответил он.
Иван Иванович подсел на лавку рядом с Ко́решем.
— Я там на железной дороге охраняю пути. Стрелок военизированной охраны. А ты в околотке Чурочкина?
— Да, там...
Иван Иванович оглянулся на Илью.
— Сейчас придет Антоныч.
Дверь снова открылась, появился тот, уже знакомый мужичок, привозивший метлы. Под мышкой — бутылка, в одной руке — сковорода с жареной колбасой, в другой — миска с капустой.
Он прошел к столу, выставил все это и только тогда оглянулся на Буренкова.
— Надо обмыть метлы-то, — засмеялся и покосился на Ивана Ивановича; тот тоже засмеялся почему-то, а Илья сказал:
— Это Антоныч, хозяин дома. А Иван Иванович у него на квартире стоит, а мы с Корешем гостюем.
Кореш, услышав свое имя, встрепенулся. Он нагнулся за стол, достал оттуда кружку. Быстро схватил бутылку, налил едва не полную кружку. Поставил перед Буренковым.
— Давай...
Буренков оторопело глянул на кружку; взяв ее в руку, понюхал. Пахло спиртом, как там, в доме Фадея Фомича. И тогда он почему-то подумал: «Может быть, один спирт и там, и здесь. Из одной фляги...»
— А вы что же? — спросил он, оглядев их всех.
Тогда Кореш воскликнул:
— Помилуй бог!
И стал разливать в стаканы водку. Разлив, пояснил:
— Мы уже одну бутылку вылакали.
Поднял стаканы, передал Ивану Ивановичу, Илье и Антонычу. Тот поставил назад стакан.
— Будет. Мне много ли надо?! А с гостем выпейте. Чай, гость почтенный.
— Ну, начнем тогда.
Кореш выпил, поддел вилкой кусок колбасы, стал жевать медленно, поглядывая на Буренкова, как приказывая ему последовать за ним.
Буренков выпил и сказал:
— Пил я такую же намедни. У одного знакомца. Тоже крепка была...
Илья как-то быстро, оценивающе глянул на него:
— У кого это?
— Тут старикан один.
— Ага...
Илья тоже быстро выпил и торопливо попросил:
— А ты закусывай. Колбаса — первый сорт.
— И где вы ее взяли только? — спросил Буренков, с хрустом разрывая зубами поджаристый круг мяса. — По нынешним временам колбасы и не видывал с лета.
— А на дурака достал, — пояснил Илья и хохотнул почему-то. — Там, под Бологое, разбитых вагонов полно. А в них — что тебе гастроном: и колбаса, и сахар, и папиросы... Не пропадать же добру... Имеем мы на это право. Работаем, как заведенные, чуть не сутками. Вот сейчас пересплю, а с утра на двое, а то и на трое суток... Заслужил аль нет я колбаски-то. А?
— Заслужил, — хмуро согласился Буренков, — только войскам шла колбаса-то.
Он вспомнил отступающих красноармейцев там, под Гжатском. Они шли черные, в мятых, обожженных шинелях и с голодными глазами. Ему особенно припомнились сейчас их глаза, которые молча смотрели на него. То ли не было продуктов, то ли кухню разбомбило. Но они шли и не просили еды. Как будто чувствовали свою вину. Как будто бы говорили: «Мы не заслужили ваших кусков хлеба, жители этих улиц, заросших травой». И сейчас ему виделись эти колонны — серые, в пыли, над которыми в осеннем свете поблескивали стальные иглы штыков.
— Мало тебя, видать, стерегли войска, — вдруг злобно сказал Кореш и подался вперед, разглядывая Буренкова так зорко, точно смотрел и метил в цель.
— А ему «вышка» даже была, — вставил Илья.
Иван Иванович, глотнув из стакана, сердито попросил:
— Ну, что там вспоминать прошлое. Меня за тряпку в картофельном пюре посадили на десять лет, признав вредительство, а я и то стараюсь не помнить зла...
Илья засмеялся, он обернулся к Буренкову:
— Он в Москве заведовал столовой. Жил как король, автомобиль свой имел. А тут какому-то чину тряпка в пюре попалась.
— И откуда она, черт ее знает, — оборвал тут его Иван Иванович. — А я стал преступником. Поваров не тронули, а меня под конвой...
— Всего бывало, — проговорил Буренков. — Невинные, они всегда бывают. Ничего не попишешь. Я вон через бревно пострадал. Бревно украл впервой-то...
— Ты что же, защищаешь их? — вставил вдруг Иван Иванович, показав пальцем на дверь, точно оттуда должны были выйти какие-то люди. — Пусть, значит?
Буренков с трудом разлепил челюсть, ему было не по себе среди этих людей. Почему они собрались все вместе?
— Всякое бывало, — повторил он угрюмо. — Бывает, что и к лучшему. Вон у нас в лагере сидел один фальшивомонетчик. Его из песков, с юга, прислали. Готов был, помню, повеситься, плакал открыто. А потом стал работать, потому что надо было работать. Надо, потому как помер бы с голоду, замерз бы в бараке, в изоляторе, для «туфтачей». А потом вышел в ударники и орден получил. И помню, на трибуне выступил, и хвалил работу, и обещал еще честно трудиться. И получается, так и надо было, значит.
Он оглядел быстро всех, и, не выдержав этого взгляда, Антоныч вдруг вскочил и пошел в другую комнату. Кореш жевал колбасу, дергая при этом головой, точно кот над куском рыбы. Иван Иванович смотрел на Буренкова — и глаза его блестели, они, казалось, вытекали из орбит; еще немного — и будут глядеть на Буренкова черные зловещие дыры вместо глаз. Илья, пристукнув каблуками, тихонько,
