Искатель, 2002 №5 - Станислав Васильевич Родионов
Мысли вдруг споткнулись. Обо что? О лицо умершей. У Рябинина была неважная память — бытовая; но у него была и другая память — следственная. Лицо девушки…
— Капитан, а?
— Она.
— Марина Богданова.
— Как таковая.
Которую художник изнасиловал на лестнице, введя в летаргическое состояние. Рябинин подскочил к родителям.
— Что, как?
— Повесилась, вот как, — мрачно сказал отец.
— Это связано с изнасилованием?
— А то с чем же?
Рябинин глянул на Оладько, который тоже недопонимал ситуацию. Как правило, дважды один и тот же преступник на жертву не нападал. И Рябинин потребовал от родителей ясного ответа:
— На нее опять напали?
— Нет, — буркнул отец.
— Почему же наложила на себя руки?
— От стыда.
Мать оторвала голову от плеча мужа, и Рябинин увидел ее глаза, которые его, следователя, вряд ли видели, затопленные слезами. Она хотела что-то сказать и не могла. Рябинин ждал. Оладько принес воды. Женщина отпила глоток и прошептала:
— Как ей было жить?
— Бывает и хуже, — не понял ее следователь.
— Мы ее пилили…
— Ни к чему.
— Подружки хихикали…
— Дать отпор таким подружкам.
Отец, у которого глаза были сухими и блестели непримиримо, не выдержал:
— Как ей было жить, если соседи видели всю сцену на лестнице? Весь дом знает…
Рябинин подумал про моральный ущерб: какое емкое понятие. Иногда суд называет его в деньгах, иногда просто обозначает: мол, причинен моральный ущерб. А при изнасиловании? Для одной женщины половой акт в парадном, что споткнуться о порог; для другой — голова в петлю. И следователь бросил злым тоном:
— Теперь на нем две смерти.
— На ком? — не сразу схватил капитан.
— На художнике.
Детдом «Солнышко», казалось, пригибал острую крышу, опасаясь тяжести многолетних стволов тополей. Викентий подумал, что в ненастье ребятам уютно спится под шелест листвы и шумок водосточных труб. Уютно было и в самом доме. Художник представился директору, полноватой и тоже уютной женщине. Она спокойно выслушала его намерение внести в фонд помощи пять тысяч рублей, но оживилась, узнав, что перед ней художник. Через минуту он уже согласился расписать стену, предложив это сделать по мотивам русских народных сказок. Директриса внесла уточнение: по мотивам современных мультфильмов.
Дети дали взрослым концерт. Потом ребята как-то растеклись по комнатам, оставив спонсоров на мини-фуршет, названный чаепитием. Доброхотов было человек десять, главным образом, строители. И один художник, он, и одна банкирша, она.
Ее Викентий определил сразу, но между ними суетились фигуры, мешая приблизиться. Видимо, специально для фуршета был сооружен высокий длинный стол с фруктами и кофе. Но бизнесмены любовь к детям выразили жарче, выставив пять бутылок шампанского. Оно не пьянит — оно делает человека свободным, и чокнуться бокалами можно.
Викентий приблизился и рассматривал ее метров с двух, пока она беседовала с предпринимателем…
Тамара Константиновна Ледней. Для женщины высокая, с него. Не полная, не крупная, нс широкая — основательная. Контраст белого и черного: белая без помарок загара кожа — и черная до синевы прическа. Узковатые глаза темнели вроде аккуратных прорезей на чистом полотне. Впрочем, у Мэрилин Монро тоже были глазки узкие.
Она его заметила и от бизнесмена отстранилась. Художник сделал шаг вперед с вдохновенными словами:
— Я вас вижу!
Банкирша легонько пожала плечами: что в этом странного?
— Я вас вижу! — повторил Викентий, приблизившись окончательно.
Теперь банкирша огляделась, отыскивая то, что, наверное, искажало зрение молодого человека. Третий раз он выдохнул уже с жаром:
— Я вас вижу!
— Ия вас вижу, — нашлась женщина.
— Я вижу вас на холсте!
— A-а, вы художник?
— Проситесь на холст!
Губы, от краски в мелких поперечных бороздках, сдержали улыбку, но она проступила в глазах, которые расширились и опали. Тамара Константиновна пригубила шампанское, и все-таки улыбку на лицо пустила.
— Меня никогда не рисовали.
— За чем же дело стало?
— Хотите сказать, что возьметесь за мой портрет?
— Именно!
— Это ведь дорого…
— С вас ни копейки.
— Почему же?
— Есть лица, которые надо писать; а есть лица, которые сами ложатся на холст.
Комплимент размягчит любые женские губы: банкирша улыбнулась открыто, словно они были знакомы не первый год. И эта улыбка, как солнышко, помогла заметить ранее не замеченное. Ресницы длинные, загнутые и трепещущие, как бабочки; нос крупный, прямой, стройный; щеки не круглые и не впалые, а оригинально плоские от скул к губам… Она укорила его:
— Бесплатный труд — это плохой труд.
— Хорошо, возьму с вас бутылку шампанского.
— Я была у одного художника… В передней стояла деревянная чаша, куда гости бросали деньги: кто сколько может.
— Мадам…
— Тамара Константиновна.
— Викентий. Тамара Константиновна, я не нуждаюсь в деревянной чаше, поскольку художник продвинутый.
Они как-то оказались в сторонке. Ей приятно было беседовать с элегантным молодым человеком, у которого глаза, прямо-таки итальянские, горели неспокойным черным огнем.
— Викентий, мне кажется, вы влюблены в свое дело?
— А вы разве нет?
— Я живу планами…
— Тамара Константиновна, планы украшают нашу жизнь, потому что планы — это мечты.
— Мне некогда мечтать.
— Значит, смысл вашей жизни в работе?
— А разве у жизни есть смысл? — мило удивилась она.
— Разумеется.
— И вы его знаете?
— Да. Смысл жизни в счастье.
При слове «счастье» Тамара Константиновна ощутила слабую и непонятную тревогу. Откуда? Не от этой презентации, не от стоявших бизнесменов, не от ждущего ее банка… От взгляда художника, от которого, казалось, теплело ее лицо.
— Викентий, а в чем заключается счастье?
— Женщина не имеет права на такой вопрос.
— Почему же?
— Если она этого не знает, то чем живет?
— Я живу современными приоритетами.
— В чем же они?
— Работа, здоровье, свобода, успех и финансовая самостоятельность.
Он ей не поверил: не может женщина обходиться этими самыми приоритетами. Зачем здоровье, свобода и финансы, как не для успеха у мужчин? Эффектная дама в платье-сафари из натуральной кожи светло-песочного цвета, отделанное множеством кантов из кожи черной; ожерелье из желтоватого, в тон платья, жемчуга; замшевые босоножки, сумка «бизнес-леди»… Художник дотронулся до ее плеча и вздохнул.
— Бедная вы женщина…
Не от слов, а от прикосновения туманная пелена цвета ее жемчуга легла на глаза и спала. Люди у стола как-то отстранились, словно перешли
