Ведро молока от измены - Анна Былинова
Я пожала плечами. Света когда-то говорила мне, что с Костей она чувствует себя, как "у мамы в животике". С ним ей было уютно. Он надежный, спокойный. Но настоящую страсть, по всей видимости, в ней разбудил Витя.
– Такие вещи сплошь и рядом происходят. – продолжала мама, глядя в окно. – Женщина не сразу себя познает. Порой годы нужны для того, чтобы понять, что твоя душа по-настоящему хочет. От чего птичкой трепещет. От кого, как говорится, бабочки в животе. Я, Глаша, считаю, что нельзя женщину за это судить. За то, что она просто хочет быть счастливой в этой жизни…
– Мам?
– А?
– А у тебя от папы есть бабочки в животе?
Мама, еще несколько секунд назад задумавшаяся, сразу просияла и улыбнулась.
– Слава богу, у нас с папой все сразу было: и бабочки, и любовь. И, знаешь, это большая удача, когда в одном человеке находишь все, – сердечно сказала она.
– Я рада.
Мама протянула руку и накрыла ею мою.
– Потому, доча, я никогда тебя не торопила. Надо дождаться именно своего человека.
В эту минуту с улицы послышался звук мотора мотоцикла. Мотоцикл проехал мимо окна и остановился возле нашего дома. Мама отодвинула тюль и перегнулась через окно.
– Здравствуй, Максим! – крикнула она. Сердце у меня отчего-то заколотилось, когда я услышала это имя.
– Здравствуйте, а Аглая дома? – послышался знакомый голос.
– Дома, – ответила ему мама и, с улыбкой взглянув на меня, кивком головы указала на улицу:
– Иди, дочь.
Максим стоял возле распахнутой калитки в светлых шортах, в футболке "nike" и пах дорогим парфюмом.
Он улыбнулся во всю ширь зубов и показал на свой мотоцикл:
– Вот, в гараже у отца увидел. Немного детали перебрал, вроде на ходу. Не хочешь прокатиться?
Я подошла ближе, оглядела старый мотоцикл. Мне было лет пятнадцать, когда я последний раз ездила на этом драндулете по деревне. Боже, какая ностальгия меня охватила.
– Почему бы и нет, – улыбнулась я.
Макс кивнул, сел за руль. Я села сзади и обхватила мужчину за талию.
– Готова?
– Да!
Мотор взревел, выпустил клубы дыма, и мы понеслись по деревне.
Деревня жила своей жизнью. Возле Кантимировских я увидела Костю, который выводил засёдланного коня со двора, а на коне сидел счастливо улыбающийся Васька. Видимо, собрались с отцом на покос. Дальше по улице я увидела Ксюньку Куприянову и ее мужа Кольку. Супруги шли, взявшись за руки, и о чем-то громко спорили.
Возле магазина сновал народ. Лохматая и белокурая Дунька Орлова исподлобья смотрела на дорогу, что-то бубня себе под нос. Ее мать Татьяна с двумя торбами в руках что-то говорила тетке Маше Шамовой. Наверное, рассказывала о Дуниных успехах в мире живописи. Тетка Маша с ласковой улыбкой кивала, положив руку на плечо женщины.
Дядя Федя и дядя Миша стояли за углом, курили и воровато оглядывались. Видимо, Галка Рябинина, продавщица, устав от их попрошайничества, прогнала их из сельпо. К магазину, чуть сгорбившись, ковыляла баба Шура Клопиха. Увидев приближающийся мотоцикл, она остановилась, прищурилась, и когда увидела меня, сидевшую за спиной Максима, вдруг улыбнулась и по-молодецки подняла большой палец вверх. В голове тут же пронеслись ее слова: «Твой мужик здесь, а не в Москве».
Я подмигнула бабе Шуре, правда, не уверена, что она увидела. Затем повернула голову направо и увидела, что на крыльце почты стоит Прохор. После больницы он «в отпуске», вместо него коров пока пасёт Витя Шмелев.
Прохор был в нарядной белой рубашке и джинсах, а рядом с ним стояла Виталина. Виталина улыбалась и в какой-то момент небрежно провела рукой по Прошкиным волосам, и по этому жесту мне стало понятно, что все у них сложится ладно.
Я крепче обхватила Максима за талию, и мы пронеслись по деревне и выехали на поле, подернутое легкой желтизной, словно дымкой. За полем начиналась березовая роща, а за рощей шумела река. Солнце еще светило щедро и ярко, голубое небо было без единого облачка. Начинался август – пора сенокоса.
