Стамбульский ветер - Алеся Кузнецова
– О Боже, Даша! Да это же ревнивые нотки! Я узнаю их, моя бабушка Саида была самой ревнивой женщиной в мире!
– Не выдумывай, я просто попыталась объяснить, почему мне важно чтобы мои вещи были там, где я их оставила. А ты считаешь это ерундой!
– Я почти вижу, что ты надула губы, хотя не знаю даже как выглядит твое лицо. Преимущество на твоей стороне. И я понмаю, что такое личные вещи. Ты забыла, что я долго жил с бабушкой, отцом, его двумя женами и их четырьмя детьми!
– Чувствую себя ужасной. Эта Милена просто совсем юная девочка… Мне кажется, я бываю несправедлива к ней в мыслях, хотя всегда очень стараюсь, чтобы ничем не задеть и не обидеть ее.
– Я уверен, что ты прекрасная мать и твой сын это знает, но ты так и не показала мне его. Какой твой Тимур?
– Он высокий, у него широкие плечи, но при этом в нем есть гибкость.
– В нем одновременно грация пантеры и мощь зубра. Ты видела что это за животные? В пантере мудрость и гибкость, а в зубре сила и спокойствие.
– Это так похоже на характер моего сына. Он единственный умеет противостоять моему отцу. Мы видимся всего один – два раза в год, но отец, он генерал, и привык командовать. Его жена и дочки даже пикнуть не могут в его присутствии и, честно говоря, я при виде отца по-прежнему втягиваю шею и все жду, что он начнет меня за что-нибудь ругать под молчаливое одобрение своей новой жены Любы. А Тимур – он с самого детства был сильнее своего деда, возможно это и спасло меня и отец не стал вмешиваться в мою жизнь. Тем более мы были в разных городах и я уже жила в своем шоколадно-конфетном мире.
– Крепкий парень твой сын.
– Только представь, Тимуру было лет семь, не больше. Мы приехали на какой-то праздник. Отец как всегда разорался, даже не помню из-за чего, он всегда был вспыльчивым и страшно боялся уронить лицо или не дай бог потерять репутацию. И вдруг Тимур молча становится напротив него. Ноги чуть шире, руки сложены на груди и среди этого хаоса он заставляет перевести все взгляды к нему: “Ты слишком громко говоришь. Люди, которые уверены в себе, говорят тише». Мне кажется, даже Люба тогда чуть не выронила ложку. А мой сын, как ни в чем не бывало вернулся к куску пирога на кухне и продолжил завтрак в наступившей наконец тишине.
– Кажется, он – из тех, кто меняет мир вокруг себя. Я бы хотел однажды с ним познакомиться. И с тобой. Мы говорим уже как близкие люди, хотя между нами почти три тысячи километров и мы никогда не встречались в жизни.
У меня вырвался слишком громкий вдох. Если мы встретимся однажды, он все поймет, и не сможет меня простить… А если все останется как есть и я буду рассказывать ему о Тимуре, словно чужому человеку… как я смогу с этим жить? Знать, что он ни о чем не забыл, что он искал меня, нас… Думать, а вдруг он сумел бы защитить и история его матери не повторилась бы во втором поколении?
Я закрыла глаза. Он говорил со мной как с близкой. А я? Я жила в этой лжи уже столько лет, что она стала почти кожей. Только вот сейчас она жгла каждый миллиметр.
Если бы я тогда не ушла… Если бы сказала ему… Если бы…
Я вспомнила какая разбитая и растерзаная сидела одна на скамейке в аэропорту, когда навстречу мне среди толпы пассажиров прошел экипаж какого-то самолета. Все проходили мимо и они тоже, но вдруг один парень в форме крикнул своим “Я догоню” и присел рядом со мной: "Даша?" В его вопросе звучало узнавание, я подняла заплаканные глаза и посмотрела на светлое лицо с голубыми глазами в обрамлении густых, чуть вьющихся волос. Коля… мы были лет пять назад вместе в лагере, куда меня устроил отец по блату, а его наградили как лучшего по учебе в детском доме. Песни у костра, разговоры под звездным небом и первые попытки прикоснуться к самостоятельной жизни без надзора семьи. Хотя у Коли и не было семьи. Он заменился на рейсе и уже вечером это же дня я была в этой квартире. Его квартире. Я сидела с чашкой сладкого чая и укрывалась пледом, потому что меня знобило от смены климата, а может от слез и горя. Но впервые за много дней мне не было страшно.
Коля говорил мало. Просто включил теплый свет, поставил передо мной тарелку с гречкой и курицей, сел напротив и молча ждал, пока я съем. И мне казалось, что именно в этом молчании была забота – без вопросов, без условий, без "а что было раньше". И я расказала ему все: про Эмина, бабушку Саиду, про Тимура… про отца, который предпочел бы, чтобы я умерла, чем узнал бы о том, что у него будет внук со смуглой кожей. Тогда я еще не знала, что моего сына будет светлая кожа и красивые черные глаза. Тогда я вообще не осознавала каким красивым станет мой мальчик. Зато я точно знала, что мне нельзя возвращаться домой и поэтому из Стамбула, куда мы вернулись после встречи с родней Эмина, я сразу взяла билеты до Москвы, не понимая даже, рискну ли я оттуда когда-нибудь вернуться в Питер.
Но Коля, он не удивился, не осудил, он просто сказал, что вот и прекрасно. Значит ты остаешься здесь и можешь выбрать любую из двух комнат. Я выбрала ту, в которой сейчас сидела в кресле.
Я бы никогда не сказала, что молодой сильный и такой улыбчивый Коля был неизлечимо болен и врачи не давали ему больше полугода. Он дал мне и Тимуру фамилию, крышу над головой и возможность прямо смотреть отцу в глаза. А я помогла ему скрасить последний год жизни и почувствовать заботу и человеческое тепло. Никто из его друзей не усомнился, что мы были настоящей семьей и Тимур был его сыном. А Коля сделал последнее, что мог в своей жизни – он спас меня.
И вдруг на экране появилось новое сообщение:
– Даша, ты все еще на нашем подоконнике в книжном? Или тебя уже снесли туристы с гидами и фотоаппаратами? Надеюсь, они
