Я за тобой никогда не следила - Анастасия Борзенко
Котов ответил на звонок. Наталья схватила его бокал с холодным пивом и с наслаждением осушила половину. Эта новость порадовала, даже, как ей почудилось, слишком, Адовцев не гад, как ей начало казаться, и это, бесспорно, следует отметить!
Полковник закончил разговор и пояснил:
— Отправляю дочь на Багамы, пусть побудет подальше от всего этого, пока все не успокоится.
— Ого, Котов, да ты богатенький Буратино!
— Прекрати. Рудольф, мой старый друг и должник, уже забронировал Марине отель.
— Ладно, давай к делу, если Адовцев не виноват, кто тогда?
— Выясняют. А ты им мешаешь.
Наталья усмехнулась. Скорее, опережает. И им это прекрасно известно.
— Ты принес, что я просила?
Наталья вытащила из кармана рисунок профессора и развернула его перед Котовым.
— Видишь, почему я спрашивала про восьмерку? Это Иван Федорович нарисовал перед смертью… Только мне не понять, для чего этот плюс?
Котов глубоко вздохнул. Ему предстоял нелегкий разговор с Третьяковой, и он не знал, с чего начать. Но тянуть больше нельзя…
— Это не плюс, Третьякова, это крест. Но сначала про цифру. В общем, я погуглил по базе…
— Ты чего?
— Погуглил. Сиди и слушай, раз просила. Восемь герц — это частота колебаний электромагнитного поля Земли, частота колебаний звука молитвы любой конфессии на любом языке.
— Да, это мне диакон уже рассказал, вот хрень же, да? А я вечно думаю, что они там поют себе под нос белиберду какую-то! Ты не слышал, чтобы молитву, ну, рассказывали просто по слогам?
— Нет, не слышал. Дальше давай, восемь герц — частота, при которой оба полушария нашего мозга работают в полной гармонии, если перевернешь восьмерку, получишь знак бесконечности, это стилизованное обозначение мирового змея Уробороса, кусающего свой хвост. Именно так в древности обозначали бесконечность, переход конца в начало, рождение и смерть. В общем, вся жизнь на планете может быть так представлена: гармония и слияние.
— Подожди, я поняла про восьмерку, главное — гармонию не нарушать, но зачем профессор ее нарисовал?
— Я полагаю, что это еще и зашифрованное обозначение… Как будто две капли смотрят друг на друга, видишь? Не зря же все места преступления связаны с водой.
Третьякова откинулась на стуле. От холодного пива приятно зашумело в голове.
— Хорошо, пусть так. Но плюс — это что?
— Это отдельная история, Третьякова. — Василий Петрович закрыл блокнот.
— Значит, это все, что твоя база помогла нагуглить, мать твою? На кой хрен ты вообще приехал?
Котов аккуратно взял Наталью за руку и внимательно посмотрел девушке в глаза.
— Приехал сказать, что ты должна быть готова к пониманию и осознанию некоторых вещей. Те события, в эпицентр которых ты влезла, есть следствие чудовищной идеи, которую правительственные службы пытаются максимально прикрыть, чтобы избежать катастрофы. И те, кто заинтересован…
— Ты знаешь, кто мутит воду?
Котов с сожалением кивнул. Наталья не давала ему сказать:
— Сегодня приезжает какой-то тип из Ватикана, ему наши церковники подарков приготовили. По цене квартиры в Москве, черт возьми!
— Значит, ты в курсе?
— Нет, я ни хрена не в курсе! Я успела увидеться с Иваном Федоровичем перед его смертью, и это все, Котов… Думаешь, я просто так просила помочь?
— Я уже знаю, что профессор умер… жаль.
— Умер, Павел его отпевал.
— Твой брат?
— Ну да, он же типа епископ, просто раньше я думала, что не барское это дело — с такими чинами по отпеваниям ходить, хотя их не разберешь, священников этих.
Котов напрягся и огляделся по сторонам. Что-то не давало ему покоя.
— Теперь заткнись, Третьякова, и слушай, я буду говорить по существу. Этот твой плюс на самом деле не плюс, а…
Наталья заметила, как в кафе вошла девчушка, которая просила аудиенции у Павла в машине. Ее большая шуба уродливо прикрывала фигуру, грязный скатавшийся мех неприятного розового цвета свисал по колени, и тонкие ножки в грязных колготках торчали из-под подола длинного коричневого платья, на ногах были толстые шерстяные носки и калоши. Девочка низко опустила голову, худенькие ручки в страшных цыпках были сплетены на поясе.
Она начала вглядываться в лица посетителей и остановила взгляд на Наталье. Третьякова весело помахала в ответ, и на лице девочки засияла улыбка, очень искренняя и счастливая, словно она увидела перед собой ангела. Она расцепила ручки, запустила правую ладошку в карман и… Наталья дернулась, с криком «Всем лечь!» перевернула стол, оттолкнув от себя ногой стул Котова.
Кафе окутал мощный взрыв. Из окон вылетели стекла, по помещению разлетелись мелкие металлические предметы, которые больно впивались в кожу людей. Раздались первые страшные крики. Наталья стянула куртку и бросилась к выходу, накрывшись с головой. У кафе собиралась толпа мужчин и женщин, кто-то оказывал пострадавшим первую помощь, кто-то пытался вытащить из здания искалеченных людей. Девушка упала на грязный лед, ее трясло, никак не получалось вдохнуть воздуха. Она едва справилась с дрожью, что, черт возьми, это было? Эта маленькая белокурая мразь — чертова смертница?
Начала кружиться голова, возникла боль в области сердца, Наталья металась взглядом по людям у кафе, но никак не могла найти Котова! Третьякова тяжело поднялась и вернулась в черное помещение, перед глазами будто проплывала черная пелена неприятного тумана, от которого сильно закладывало нос и щипало в глазах, в нескольких метрах от себя она увидела Котова. Полковник лежал на животе, широко раскинув ноги.
— Черт, нет, нет!
Она вытащила мужчину на улицу, едва сдерживая крик. Вдалеке послышались сирены пожарной машины и скорой помощи.
В руке Василия Петровича был зажат блокнот. Наталья аккуратно расцепила пальцы и вытащила блокнот, переложила в карман своей куртки. Полковник тяжело дышал, но пульс был в норме, а это главное. Лицо Котова лежало на ее коленях, она гладила мужчину по волосам и тихо рыдала:
— Держись, Котов… Только не умирай, мать твою! Котов!!!
Третьякова пыталась понять, что могло заставить подростка устроить теракт и где девочка взяла взрывчатые вещества… Подбежал Павел. Он был без куртки, в своем сером тонком поло и накинутом на голову капюшоне, на глазах — солнцезащитные очки.
— Павел!
Девушка заплакала в голос, когда увидела брата. Третьяков облегченно вздохнул и бросился обнимать сестру.
— Сестра, бог мой! Это просто ужасно, это чудовищно… Я… — Павлу стало плохо, его вырвало на снег, он долго кашлял, видимо надышавшись гари. — Я понял, что девочка не в себе, а потом взрыв, я бросился за тобой, а тебя нет…
