Искатель, 2002 №5 - Станислав Васильевич Родионов
Белокурая девушка в немодном цветастом платье, коммерческая стрижка «Каскад», граненые хрустальные шарики в ушах… Его мало интересовало лицо, потому что главное в женщине — фигура. Девушка привлекла задумчивым разглядыванием воды.
Он подошел.
— Неужели вас привлекает эта суспензия?
— Вода всегда притягивает, — ответила девушка нехотя.
— Уж не намерены ли утопиться?
Она усмехнулась и пошла. Он догнал ее, тут же нарвавшись на вопрос:
— Что вы хотите?
— Познакомиться.
— В парках я не знакомлюсь.
— Зачем же пришли? Парки для прогулок и для знакомств.
— Всего хорошего, — попрощалась она, убыстрив шаг.
— Мисс, вы совершаете ошибку.
— Какую же?
— Если встретил человека, обрадуй его: может быть, ты видишь его в последний раз.
— Ваша мысль? — удивилась она.
— Казахская мудрость.
— Очень красивое изречение.
Девушка пошла тише и глянула на художника. Глянула внимательно, словно только что увидела. Его внешность соответствовала глубине высказанной им мысли. Взгляд… Если бы она сейчас и захотела уйти, то его взгляд не отпустил бы. Прикрыв глаза, чтобы умерить их блеск и силу, художник выразил удивление:
— Как вы можете смотреть на этот бульон?
— Чище нет.
— Есть! — изрек он с неуместным жаром и сделал движение, словно хотел встать перед ней на колени.
— Где?
— Вот у него. — Художник показал на лодочника, взял девушку за руку и повел. — Там, у островка, есть глубины чистые, как мое к вам чувство.
Лодочник, старик в камуфляжной форме, предупредил:
— Через полчаса закрываюсь.
— Уложимся, — заверил художник.
Они сели: он за весла, она на корму. Ему хватило нескольких взмахов, чтобы достичь острова. Он начал его огибать. Девушка смотрела на нового знакомого со смешанным чувством тревоги, удивления и даже восхищения. Все это выразилось в неуверенных словах:
— Вы на кого-то похожи…
— Да, похож.
— На кого?
— На себя.
Она улыбнулась, посчитав его слова шуткой. Но художник растолковал на полном серьезе:
— Человеку надо быть похожим только на себя и ни на кого другого.
— Вы, наверное, о себе высокого мнения?
— Как и Бах.
— Какой Бах?
— Иоганн Себастьян. Одно свое музыкальное произведение он назвал «Хорошо темперированный клавир».
Последняя лодка ушла к причалу. За островом они остались одни: лишь парочки прогуливались по недалекому берегу. С крутого обрыва лиственным покрывалом свесилась ива. Ее шелковистая крона касалась воды, словно дерево нагнулось попить. Между листвой и обрывом образовался туннель — художник направил ход в него. Девушка засомневалась:
— Зачем туда?
— Под кроной забавная игра света.
Лодка вплыла в черную воду бесшумно, как «Летучий голландец». Туннеля хватило лишь на ее длину. Ветки касались их голов. Городской шумок остался за этой лиственной кисеей. Девушка удивилась:
— Где же игра света?
— Сядь рядом, — велел он, складывая весла вдоль борта. Она села, щурясь от полумрака, и, как бы спохватившись, спросила:
— Как тебя звать?
— Важно ли это сейчас?
— А что важно… сейчас?
Он обнял ее за плечи. Девушка поежилась. Он успокоительно погладил ее по шее. Она вздрогнула и продолжала дрожать мелко и бессильно. Художник спросил:
— Что с тобой?
— На острове… растут тополя…
— Нет.
— Растут… Мне всегда нехорошо от тополиного пуха.
Она положила голову ему на плечо. Он попробовал расстегнуть ворот платья, но пуговиц не нашел. Ласковым движением руки художник заголил ее колени и провел пальцами по широкому бедру — оно вжалось в его ладонь с жаром. Тогда пальцы метнулись выше и легли на живот. Девушка стала клониться навзничь. Он положил тело на ребристое дно лодки и приспустил ее трусики.
— Что вы делаете? — прошептала она.
— Раздеваю вас.
— Это насилие…
— Нет, это любовь.
Любовный процесс уже пошел… Лодка раскачивалась… Девушка лежала спиной на борту, ее голова свисала и волосы чуть ли не касались воды. Мелкая рябь хлюпала о берег. И художник подумал, что торопливость и красота несовместимы…
Через несколько минут он встал и едва успел застегнуть брюки, как раздался шумный всплеск и лодка едва не опрокинулась. Художник глянул за корму, решив, что в них кто-то врезался. Но ни сзади, ни спереди никого не было. И тогда он увидел, что девушка плавает в воде лицом вниз.
Крепкие руки художника схватили ее за плечи, рванули на себя и перевалили в лодку. Она молчала, безжизненно свесив голову на бок. Скорее всего, одномоментно вдохнула воду. Он начал делать что-то вроде искусственного дыхания. Мешали ветки, днище под ногами ходило ходуном, полумрак скрадывал ее лицо, да и не умел он делать искусственного дыхания…
Художник схватил весла и несколькими сильными взмахами вывел лодку на свет. Точнее, на вечерние сумерки. Но на свету он увидел, что глаза девушки закатились, лицо безжизненно и по щекам разлилась восковая бледность. Он пощупал пульс — его не было.
Взявшись за весла, художник сперва погреб изо всех сил, но с каждым взмахом здравый рассудок брал верх. Девушке врач уже не поможет. Значит…
К лодочной станции художник подплыл спокойно. Там уже никого, кроме лодочника, не было. Обхватив девушку и положив ее голову на свое плечо, художник вынес тело на берег. Трудность заключалась в создании иллюзии, что его подруга сама перебирает ногами. Лодочник насторожился:
— Что с ней?
— Алкоголь, папаша.
— В лодке-то не нагваздили?
— Если есть претензии, то держи, отец.
Свободной рукой художник дал ему сотенную купюру и поволок девушку дальше. Она загребала ногами. Загребала ногами гравий на дорожке. Выручило то обстоятельство, что машину оставил у входа в парк. Открыв заднюю дверцу, он посадил девушку, вернее, положил на сиденье. И поехал.
Взвинченные нервы художнике успокаивались с каждым тактом двигателя. Что произошло? С юридической точки зрения — ничего. Казус. С медицинской — человек захлебнулся. С житейской — несчастный случай. Суть в другом: произошла незаурядная история, а незаурядные истории происходят только с незаурядными людьми.
Покрутившись по городу, художник нашел безлюдный сквер и опустил тело в цветы, казавшиеся черными в предночной летней полутьме.
Рябинин знал, что если он уволится из прокуратуры до пенсии, то только из-за выездов на места происшествий. Не принимала его нелюдимая натура концентрации народа, спешки, плача, вида крови и нервных импульсов. Леденцов, шагнувший в кабинет, хорошие вести приносил редко — его лицо было стянуто делом, оставленным
