Человек в прицеле - Александр Александрович Тамоников
— И вас развели потом дороги? — спросил Шелестов.
— Развели, конечно. Но ненадолго и не далеко. Просто Машенька ушла потом в педагогику. Она окончила педагогический техникум, потом институт. А меня унесло в администрирование. Я работала в отделе образования, в Наркомате просвещения, занималась в том числе и вопросами культуры, культурного обмена, детьми из Испании. Чем только не приходилось заниматься в те годы.
— А что Ваня? Как сложилась его жизнь?
— Честно говоря, я не все знаю. Вроде бы он стал врачом. Мы иногда с Машей встречались, я ее расспрашивала, но она отвечала как-то странно. Потом проговорилась, что Ваня военврач и находится на финской войне. Я поняла, что нельзя расспрашивать, и перестала. А теперь уж… И вот Машеньки уже не стало.
— Скажите, Анастасия Афанасьевна, вам знакомо это фото? — Шелестов протянул женщине фотографию Егоровой с молодым человеком, которую ему отдала соседка покойной.
— Ой, Маша! — воскликнула Покровская, беря в руки фото. — Так это же она с Ваней! Точно, это Ванечка! Когда же они фотографировались-то? Похоже, до войны еще. Ему тут лет двадцать, наверное, студент. Солидный такой стал, серьезный, а все-таки в его глаза посмотришь, и кажется, что сейчас сорвется бесенок в нем и пойдет куролесить. Он ведь гимнастикой увлекся еще в интернате, а потом в институте. Тогда это модно было. Он вообще мальчик был спортивный. А что с ним, где Ваня сейчас?
— Не знаю, — пожал плечами Шелестов. — Я хотел его разыскать, сообщить про Марию Ивановну. Думал, может, вы о нем что-то знаете, поддерживаете связь.
— Нет, с тех пор как Маша сказала, что он военврачом ушел на финскую, я больше о нем не слышала. Может, он там погиб? Но мне Маша бы обязательно сказала, нашла бы меня.
— Вы фамилию Вани знаете?
— Фамилию? — Анастасия Афанасьевна задумалась. — Вы меня в тупик поставили этим вопросом. Честно говоря, я никогда не слышала его фамилии. Между собой в разговоре Маша его всегда Ванечкой называла. Но если она его усыновила, то могла дать свою фамилию.
— А Егорова его усыновила?
— Не знаю, — задумчиво покачала головой Покровская. — Это немного разные вещи: усыновить и взять на воспитание. Тогда это были разные юридические шаги. Не уверена. Может быть, что есть в архивах школы-интерната или в архивах Наркомпроса. Можно в медицинский институт обратиться, но мы не знаем, под какой фамилией он туда поступал. Да уж, загадка. Если вы хотите Ваню найти, то вам придется связываться с разными организациями. Но вам легче, вы ведь сотрудник НКВД, как я понимаю?
— Да, я буду пробовать, — кивнул Шелестов и показал на фотографию. — А что, у Вани не было одной фаланги большого пальца на правой руке?
— Да, это какое-то несчастье еще из его детства. Он рассказывал, но я уже забыла.
Шелестов обращался в Наркомат просвещения, но там сохранились архивы не всех школ-интернатов закрытого типа. К тому же он не имел представления, в каком именно учился Ваня. И в архивах загса Максим не нашел упоминания об усыновлении ребенка Егоровой Марией Ивановной. В медицинском институте попытка тоже не увенчалась успехом. Неизвестно, в каком году поступал Ваня, на каком факультете учился. Да и неизвестно, в Москве он учился или, скажем, в Ленинграде.
Началась утомительная рутинная работа по проверке всех возможных источников информации. Шелестов разыскивал преподавателей или кого-то из руководства школы-интерната, в которой работала Егорова, но само учебное заведение закрылось еще в 35-м году. Частично архивы сохранились, но у Шелестова опять же не было года помещения в интернат Ивана и года его выпуска оттуда под опеку Егоровой. За несколько лет работы интерната, в том числе за годы, когда там работала Мария Ивановна, из его стен вышло почти сорок мальчиков с именем Ваня.
Что только не пришлось проверять Максиму, когда неожиданно он познакомился с женщиной, которая пришла на работу в интернат одной из последних. Она очень хорошо отзывалась об администрации учебного заведения и о педагоге Егоровой. И прекрасно помнила историю, что Мария Ивановна забрала на воспитание одного из мальчиков. Правда, не помнила, кто это был точно. Сама она тогда на полгода уехала в Ленинград поступать в аспирантуру.
Шелестов показал женщине фото Егоровой с Ваней, но та не смогла вспомнить его.
— Ах, как мне тогда нравилось ее платье, — неожиданно заявила женщина. — Машенька в нем была такая, как будто сошла с картинки о временах великих педагогов, которые шли в народ, неся свет просвещения. Оно вроде бы и современное, но было в стиле этого платья что-то классическое, на все времена. Какая-то чистота и подвиг педагога, посвятившего себя этому важному делу. Вы знаете, мы с Машей тогда тоже фотографировались, и я просила ее надеть это платье.
— И у вас сохранилось это фото? — насторожился Шелестов, чувствуя, что появилась какая-то ниточка, но он никак не может ухватить ее кончик.
Женщина ушла в комнату и вернулась с фотоальбомом. Сев снова рядом с Максимом на диван, она положила альбом на колени и бережно стала перелистывать страницы, комментируя некоторые снимки. Когда добрались до нужной фотографии, Шелестов достал фото, которое принес с собой, и положил рядом. Стул, стена, этажерка с книгами за спиной и даже цветок в горшке были абсолютно одинаковыми.
— Скажите, а где вы фотографировались? — спросил он с волнением в голосе. — Вы помните?
— Конечно! — улыбнулась женщина. — Это нас снимал выпускник нашего интерната Аркадий Самойлов. Вы знаете, ему этот фотоаппарат подарили начальники из милиции за то, что он помог задержать опасного преступника и спас маленькую девочку, которая чуть не сгорела при возникшем пожаре. Об этом случае тогда много писали газеты. А Аркаша благодаря этому именному подарку стал хорошим фотографом, и его многие знают в Москве.
— А где сейчас Аркадий Самойлов, вы знаете?
— Конечно, — улыбнулась женщина. — Я виделась с ним неделю назад. Он все там же — работает в фотоателье на Ильинке.
Когда Шелестов подъехал к фотоателье, его остановил милиционер и потребовал, чтобы водитель
